Михаил Алексеев - Пути-дороги (Солдаты - 2) Страница 54

Деловую обстановку нарушил вошедший в комнату Ванин. Он был, что называется, в форме. Плутоватое лицо сияло хитрой ухмылкой, а в выпуклых глазах -- зеленый озорной блеск, и весь он имел гордую осанку.

-- Что, товарищ старшина, опять директиву строчите? Бедной вашей Параске скоро их подшивать некуда будет, входящих номеров не хватит... Вот бы селектор для вас установить на Кузьмичовой повозке. Надели бы наушники да и слушали, что в вашем колгоспи робится. А так разве можно управлять -одними директивами. Этак руководят только плохие начальники, для которых и имя придумано подходящее: бюрократы...

-- Замолчи же ты!.. Зарядив, як пулемет!.. Ось я тоби покажу бюрократа! -- загремел Пинчук, подымаясь из-за круглого стола. Лицо его и вправду не предвещало ничего хорошего. Ванин решил, что разумнее всего будет поскорее ретироваться.

Вслед за Сенькой вышел на улицу и Шахаев. Вышел, как ему думалось, освежиться ночным воздухом, но уже в следующую минуту строго уличил себя: "Ты же вышел увидеть ее, Наташу..."

Где-то в глубине двора раздался и тут же смолк ее голос. Парторг, словно бы желая утихомирить свое сердце, крепко прижал руку к груди и быстро прошел во двор, к тому месту, откуда доносилась румынская речь. Там вели беседу братья Бокулеи.

-- Кто вам сказал такое про русских? Вот уже от третьего солдата слышу,-- говорил старший.-- Ты посмотри на меня,-- жив и, как видишь, здоров. А я ведь провел среди них несколько лет. Русские -- не фашисты. Они совсем другие люди, Димитру. Я не могу тебе объяснить всего, но ты сам поймешь, когда побудешь среди них. Убивать они нас не станут. Это какая-то сволочь наговорила про них такое. Мы еще найдем этого человека. Мы очистим нашу армию от негодяев, Димитру. Армия должна служить народу. Про русских говорить такое может только наш враг.

-- А вдруг правда, Георге? -- с беспокойством спросил младший Бокулей.

-- Ты что же, родному брату не веришь?

-- Никому сейчас верить нельзя.

-- Глупый ты, Димитру. Ну, ладно, не веришь мне, но верь в советских людей. Это -- особенный народ, они всегда -- за правду!..-- Георге Бокулей говорил быстро и горячо.

Шахаев присел рядом и слушал, с трудом вникая в смысл беседы.

-- Может, нам домой уйти... Все же лучше будет,-- глухо сказал младший брат.-- Мать, отец -- старые...

-- Можешь идти, я тебя не задерживаю. Но я останусь,-- резко ответил Георге и, вдруг обернувшись к Шахаеву, сказал:

-- Вот мой брат Димитру все хнычет. Перед ним одна дорога -- домой. А вы, русские, всегда бодрые.

Шахаев заговорил без обычной для него мягкой, ласковой улыбки:

-- Право, уж не такие мы бодрячки, Георге, как тебе показалось. Больно и нам, иногда до слез больно. Но мы не из той породы людей, которые любят хныкать.

На бревне, под ореховым деревом, листья которого сильно пахнут анисовым яблоком, сидели Наташа и Аким. Наташа спросила:

-- Ты, наверное, сердишься на меня, Аким?

-- Откуда ты это взяла?

-- Не притворяйся, сердишься!

-- Но ведь ты сама мне все рассказала. Разве ты виновата, когда он...

-- Не надо, Аким, об этом,-- быстро прервала она его и поспешила перевести разговор на другое: -- Ты очень много пишешь в свой блокнот в последнее время. Зачем это?

-- Для нас обоих,-- сказал Аким серьезно.-- Когда мы будем с тобой жить вместе...

-- А когда это будет? -- перебила она.

-- После войны, конечно... И вот тогда я стану часто читать тебе свой дневник.

-- Всегда? Это же надоест.

-- Нет, не всегда. Когда будем хныкать из-за какой-нибудь житейской мелочи... Словом, если нас вдруг потянет к благополучьицу этакого мещанского пошиба, к маленькому и слепому семейному счастьицу, не счастью, а именно счастьицу,-- вот тогда-то я и открою свой дневник, чтобы наша хата опять наполнилась грохотом сражений, боевыми кличами, предсмертными словами погибших друзей, мы увидим их кровь, мужественные лица... и нам станет стыдно. И, устыдившись, мы вновь будем видеть дальше и глубже...

-- Мечтатель ты мой!

-- Нам нельзя не мечтать, Наташа!

-- Понимаю,-- проговорила она тихо и немножко печально, чувствуя, что он сказал именно то, что крепко жило и в ее сердце. Помолчав, она сказала задумчиво: -- Мы слишком часто демонстрируем свое счастье, Аким. Особенно я. И перед кем? Перед солдатами, которые пока что лишены его. Перед Шахаевым, например... Нехорошо это.

Говоря так, Наташа ожидала, что Аким будет возражать ей, уговаривать, убеждать и вообще постарается рассеять ее мысли, но вместо этого он с обидной для нее поспешностью согласился:

-- Да, да, ты, пожалуй, права, Наташа. Лучше нам держаться подальше друг от друга.-- Аким взял себя в руки и произнес последние слова твердо, хотя ему было очень тяжело говорить их.

Испуганная, оскорбленная, Наташа ответила как можно спокойнее, даже холодновато:

-- Так лучше, конечно.

-- Да.-- Аким в последний раз коснулся губами ее пушистых и влажных ресниц, почувствовал, как они дрогнули от этого прикосновения.-- До свиданья!

-- До свиданья,-- ответила она все так же холодновато. Но едва он скрылся в темноте, разрыдалась.

Шахаев стоял на улице, возле дома, в котором расположились разведчики. Он думал сейчас о братьях Бокулеях, с которыми только что беседовал.

-- Как все всколыхнулось! Потому, что мы пришли сюда!..-- задумчиво, вслух проговорил Шахаев, запрокидывая на сложенные на затылке руки свою большую белую голову.-- Столетие -- недвижимо. Подспудно разве... глубинные течения. И вдруг... Сколько людей будет искать своих путей-дорог!.. Какая еще жестокая классовая битва разгорится!..

От боярской усадьбы до него донеслись неясный гул чужой и нашей речи, урчание автомобилей, конское ржание, цокот копыт. С неба катился на землю ровный рокот ночных бомбардировщиков.

Шахаев не отрываясь глядел на одну звезду, которая показалась ему какой-то особенной. Большая и яркая, она как бы трепетала на темном куполе небес, излучаясь и струясь, бросая во все стороны свет более яркий, чем все другие. Парторгу подумалось, что, может быть, это горит одна звезда московского Кремля и что выдалась такая ночь, когда она горит необычайно ярко и светит необыкновенно далеко, так, что се видно отовсюду! И всем! И он стал всматриваться в нее еще напряженней...

Ночь. Впереди -- мрачно проступающие на мутном горизонте горы. Где-то вверху, над крышей домика, мягко похлопывает красный флаг. Шахаев улыбается. Это все Пинчук придумал! С той поры, как перешли румынскую границу, возит он с собой этот флаг.

"Без нашего родного флага дышать трудно..." -- бережно завертывая его в чистое полотно, говаривал Петр Тарасович.

Флаг легко трепещет по ветру... Его шелест рождает в сердце Шахаева чудесные звуки:

От Москвы до самых до окраин...