Георгий Чулков - Жизнь Пушкина Страница 53

В письме к Вигелю он целует ручки какой-то дамочке сомнительного поведения и «желает ей счастья на земле, умалчивая о небесах, о которых не получил еще достаточных сведений». Подобных иронических замечаний немало.

Он признается с улыбкою, что читает Шекспира и Библию и что «Святый дух иногда ему по сердцу», но он все-таки предпочитает Шекспира[604] и Гёте[605]. Однако он не только шутит на эти темы, но и размышляет о них серьезно. В доме Воронцова он познакомился с англичанином Гутчинсоном[606]. Этот англичанин был домашним врачом графа, который вывез его из Лондона. Воронцов в письме к Н. М. Лонгинову[607] называет его «прекрасным ученым, хорошо воспитанным». У него только один недостаток: он глухой. Но Пушкин заинтересовался не этою особенностью доктора Гутчинсона, а его суждениями о бытии или небытии Бога. Глухой доктор был решительно безбожник.

В марте 1824 года поэт писал приятелю[608]: «Ты хочешь знать, что я делаю: пишу пестрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей[609], которого я еще встретил. Он исписал листов тысячу, чтобы доказать, qu'il ne peut exister d'etre intelligent createur et regulateur («Что не может существовать разумный творец и промыслитель» (фр.).), мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная».

Это письмо было перлюстрировано и попало в канцелярию новороссийского генерал-губернатора в папку с делом «О высылке из Одессы в Псковскую губернию коллежского секретаря Пушкина». Письмо Пушкина было одним из поводов для исключения его со службы и заточения в Михайловском. Петербургские чиновные умники и не обратили внимания на иронию и двусмысленность пушкинских строк. Любопытно прежде всего, что Пушкин называет глухого доктора «единственным умным афеем, которого он еще встретил». Что это значит? Выходит так, что до встречи с Гутчинсоном Пушкину довелось беседовать только с глупыми «афеями»? Это странно. Любопытно и то, что Пушкин так же, как в юношеском стихотворении «Безверие», считает безбожие «системой не столь утешительною, как обыкновенно думают…». Итак, письмо Пушкина об умном атеисте попало в руки жандармов. Что касается самого безбожника Гутчинсона, то он уехал в Лондон и сделался «ревностным пастором англиканской церкви». Мотивы, понудившие его взять на себя роль пастора, нам неизвестны: или этот фаворит графа Воронцова был бесстыдный мистификатор и лгун, или, исписав тысячу листов, он пришел к выводам, диаметрально противоположным тем атеистическим мнениям, которыми он делился с поэтом.

IV

Хотя Пушкин и жалуется на безденежье в своих одесских письмах брату и друзьям, однако его материальные дела в эти годы значительно поправились. За «Бахчисарайский фонтан», изданный Вяземским, он получил три тысячи рублей — гонорар в те годы исключительный. В Одессе Пушкин почувствовал себя профессиональным литератором. Издатели просят у него стихов, не скупясь на гонорары. «Слёнин[610] предлагает мне за «Онегина», сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе — а я думал, что это ошибка географов, — пишет он Вяземскому в апреле 1824 года. — Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости — мне необходимой…»

В конце мая граф Воронцов дал почувствовать Пушкину, что его «независимость» пока что пустая иллюзия. Новороссийский самодержец решил напомнить поэту, что он коллежский секретарь и подведомственный ему чиновник. Пушкин получил официальное предписание графа отправиться в командировку для борьбы с саранчой, появившейся в некоторых уездах Новороссии. Пушкин увидел в этом поручении насмешку над собою, но после личных объяснений с Воронцовым принял командировку и выехал с другими чиновниками на места, где поля были покрыты полчищами прожорливых насекомых. Существует анекдот, будто бы Пушкин написал донесение в стихах:

Саранча летела, летела —И села.Сидела, сидела, —Все съелаИ вновь улетела…

Анекдот повторяли с удовольствием. Мемуаристы рассказывают, что Пушкин был в крайнем гневе. Вернувшись из командировки, он решил подать в отставку. В черновике письма к А. И. Казначееву, правителю канцелярии Воронцова, Пушкин писал, между прочим: «Семь лет я службою не занимался, не написал ни одной бумаги, не был в сношении ни с одним начальником…» Он, Пушкин, стихотворец. Это его «ремесло, отрасль честной промышленности», доставляющая ему «пропитание и домашнюю независимость…» Из-за вынужденной жизни в провинции Пушкин терпит убытки как профессиональный литератор. «Правительству угодно было, — пишет он, — вознаграждать некоторым образом мои утраты… Я принимаю эти 700 рублей не так, как жалованье чиновника, но как паек ссылочного невольника…»

Вигель уверяет, что Александр Раевский участвовал в этой интриге и внушил Пушкину, что ему надо принять командировку, а потом подать в отставку. Поведение Александра Раевского в самом деле было двусмысленное. Он питал какую-то дикую, сумасшедшую страсть к Воронцовой. Это вне всяких сомнений. Он был фальшив в своих отношениях к Пушкину. Это тоже несомненно. Его сестра Екатерина Николаевна сообщает, что братец ее притворялся разочарованным демоном, чтобы мистифицировать Пушкина. Поэт, кажется, доверился этой мистификации и увлекся воображаемым героем. Пушкин сам выдумал Александра Раевского. Впоследствии поэт охладел к своему «демону», что не помешало ему принимать участие в хлопотах его семьи, когда Александр Раевский попал в немилость. Однако в ноябре 1834 года в дневнике своем Пушкин шутливо и презрительно записал: «Видел А. Раевского, которого нашел поглупевшим от ревматизмов в голове…»

В середине июня 1824 года в Одессе появилась жена Вяземского, Вера Федоровна. Она приехала с двумя детьми купаться в море. Эта, по выражению Пушкина, «добрая и милая баба» была очарована поэтом. Она была старше его на девять лет. У них в Одессе завязались дружеские отношения. Были даже сплетни, что она «увлеклась Пушкиным». Во всяком случае она была его конфиденткой и сообщала мужу, что Пушкин влюблен в трех женщин сразу. Если первая была Амалия Ризнич, а вторая Е. К. Воронцова, то третья остается для нас неизвестной.

Есть некоторое основание думать, что третья особа, пленившая поэта, была Каролина Собаньская[611], любовница графа Витта[612], авантюристка и шпионка, умевшая, однако, несмотря на свою нравственную низость, покорять сердца таких людей, как Пушкин и Мицкевич[613]. Эта искательница приключений не скупилась на самое изысканное кокетство. Почти весь год пребывания Пушкина в Одессе Собаньская жила там, окруженная поклонниками, и многих «дурачила», как она сама в этом признавалась. Пушкину суждено было еще раз встретиться с этой «величавой», но бесстыдною красавицей в Петербурге в 1828–1830 годах.