Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье Страница 54

Письмо давным-давно опубликовано, но до сих пор не отрефлектировано. Между тем процитированный текст, если читать его как письмо девушки, которая в воспоминаниях поэта осталась лучистой и светлой, как снег, напрямую отсылает нас к поэме «Анна Снегина». Во-первых, потому что письмо А. С., как и другой А. С.(Снегиной) беспричинно («Письмо как письмо. Беспричинно. Я в жисть бы таких не писал»). Во-вторых, потому, что полуфинальные сцены реального романа Сергея Есенина и Анны Сардановской, как и в поэме, развертываются на фоне прекрасного и ставшего еще прекрасней после его внезапного отъезда лета. Судите сами. В жизни: «Какая великолепная установилась после тебя погода, а ночи – волшебство!» В поэме: «Есть что-то прекрасное в лете, А с летом прекрасное в нас».

В жизни возобновлению отношений Сергея и Анны, прерванных летом 1912 года, как явствует из процитированных выше писем, предшествовало ночное свидание, во время которого ни А. С., ни С. Е. своих истинных чувств не высказали. У Анны, как уже говорилось, не нашлось слов, которые выразили бы ее настроение, а Сергей еще… «не проломил» в себе окончательной «ясности». Та же ситуация в поэме: «Расстались мы с ней на рассвете С загадкой движений и глаз». В поэме тайна двоих разгадывается по упрощенным (типовым) былинам нового времени. Героиня эмигрирует, герой, оставшись в России, приезжает на побывку в родное село, где и получает беспричинное, с лондонской печатью, письмецо, отправленное из Лондона почти в никуда – на деревню дедушке. В реальной жизни загадка, загаданная девушкой в белом (и нам, и своему детскому жениху) разрешилась не вполне. И может быть, именно поэтому первая полудетская любовь Есенина так и не пожелала ни отосниться навсегда, ни остаться всего лишь «песней и мечтой». Да, весеннее половодье чувств, утратив свежесть, вошло в приличные летнему возрасту разумные берега, а городская дурь замутила холодной накипью голубую когда-то «струю судьбы». И тем не менее: «Тот, кто выдумал твой гибкий стан и плечи, К светлой тайне приложил уста». В его тогдашнем царскосельском «плену», в одиночестве на миру причастность к этой светлой тайне – единственная отрада. Отрада, помощь, опора – чтобы не упасть, «изронив» «женьчужну душу из храба тела, чрез злато ожерелие». Кстати о златом ожерелье… Вскоре после возвращения из Константинова по случаю тезоименитства одной из царевен в Царском Селе состоялся маленький полудомашний праздник, на котором царевнам было преподнесено стихотворение Есенина «В багряном золоте закат певуч и пенен…», а царице – переплетенная в черно-белую набойку «Радуница». Письменными приношениями участие Есенина в царской забаве не ограничилось. В костюме оперного Леля он исполнил не только заказанное Ломаном приветствие, но и очень понравившуюся государыне «Русь». Царица так растрогалась, что пожаловала поэту золотые часы работы знаменитого Павла Буре. Вот только получил их Есенин не в тот же вечер, а полгода спустя и в самый неподходящий момент, перед отправкой в действующую армию, в феврале 1917-го. Ехать на фронт с золотыми часами было немыслимо. Ломан, войдя в положение, спрятал прощальный дар царицы в секретный ящик своего рабочего письменного стола, до лучших времен, на сохранение, а Есенину вручил часики попроще. До Могилева, где квартировал его пехотный боевой полк, Сергей Александрович в связи с февральским переворотом не доехал, а когда вернулся в Питер, адъютант императрицы находился уже в другом месте, то есть в тюрьме, а кабинет его был опечатан. Но история золотых часов на этом не кончилась. В пору близости с Айседорой Дункан Есенин, к случаю, рассказал при гостях эту забавную побасенку. Дункан, которой перевели рассказ возлюбленного с пятого на десятое, поняла Есенина по-своему и, увидев как-то в антикварном ювелирном золотого Буре, купила раритет, вставила под крышку свое лучшее фото и преподнесла, торжествуя, милому другу. Есенин рассвирепел и грохнул драгоценные часики об стену. К ужасу Ильи Шнейдера оказавшегося невольным свидетелей странной сцены. Ну откуда им было знать, что Есенин воспринял подарок как напоминание о том, что он снова, как много лет назад, заперт в золотой клетке…

Но вернемся к истории отношений Есенина с девушкой в белой накидке. Описанное выше придворное увеселение состоялось 22 июля, письмо Сардановской (из Константинова) датировано 14 июля. Следовательно, если учесть тогдашнее состояние транспортных артерий, Есенин получил его либо накануне дворцового праздника, либо сразу же после него, то есть в ситуации крайнего недовольства самим собой, что, видимо, и отразилось в его втором, из Царского в Константиново, письме, к сожалению, утраченном. Не сохранился, увы, и ответ Анны. Однако о его содержании можно составить некоторое представление по недатированной, но явно относящейся к позднему лету все того же 1916 года реакции Есенина на это, видимо, прощальное (отказное) ее письмо: «Очень грустно. Никогда я тебя не хотел обижать, а ты выдумала. Бог с тобой, что не пишешь. Мне по привычке уже переносить все. С. Е.»

Так чего же добивался поэт от чужой невесты? Неужели хотел, как поется в известной песне, нарушить ее покой, дабы ублажить задетое очередным ласковым «Нет!» самолюбие? Может, и так, а может, и не так. Судя по тому, с какой легкостью всего лишь через год, ровно через год, Есенин связал себя узами церковного брака с едва знакомой ему девицей (я имею в виду его скоропалительную женитьбу на Зинаиде Райх), он и летом, и осенью 1916-го вполне мог предлагать Анне не только сердце, но и руку. В сентябре ему исполнялся двадцать один год, по крестьянским понятиям к этой поре мужик был обязан «ожениться». К тому же 1916-й был единственным в жизни поэта годом, когда его положение в материальном отношении было достаточно надежным, а в случае перемены в семейном положении могло еще и упрочиться. Сын Ломана, вспоминая патриархальные нравы Феодоровского городка, писал в мемуарах: «Еще в 1908–1909 годах, когда отец командовал первой ротой сводно-пехотного полка, у него служил солдат Костюк Георгий Павлович. После окончания действительной службы он окончил курсы и стал шофером казенной машины отца. В 1915 году он снова был призван в армию и оставался шофером в Городке. В 1916 году Костюк женился на очень хорошенькой и необычайно трудолюбивой портнихе лазарета – Вареньке. К свадьбе молодые получили квартиру в Городке. Вскоре после переезда на новую квартиру Костюк пригласил на новоселье отца. Как всегда, отец взял меня с собой. Кроме того, он пригласил к Костюку Есенина… За столом было весело…»

И сомневаться не приходится: с Есениным было бы то же самое, привези он из отпуска очень хорошенькую и трудолюбивую невесту. И квартиру казенную тут же бы предоставили, и работу для супруги мигом нашли – в царских лазаретах почему-то всегда не хватало ласковых и умелых женских рук. Не говоря уж о том, что женитьба утихомирила бы Клюева, порядком поднадоевшего «жавороночку» с поганой своей «любовью». Разумеется, это всего лишь гипотеза. И тем не менее зачем-то Есенин приезжал в ноябре 1916-го в Константиново? Причем всего на неделю. Чтобы навестить родных и передать деньги? Не такой уж нежный он сын, чтобы делать утомительные дальние концы только для того, чтобы расцеловаться с родителями! А деньги – что? Деньги сподручнее отправить почтовым переводом. Уж не затем ли приезжал, чтобы выяснить наконец отношения с Анной? Дединово не дальний свет, осенняя беспутица кончилась, дороги стали, а деньги, дабы уговорить самого несговорчивого «возницу», у Сергея Александровича были. Словом, невероятное вполне может превратиться в возможное, особенно если наложить гипотетическое предположение на уже цитировавшиеся в неполном виде свидетельские показания Ивана Грузинова. Его воспоминания, кстати, важнее многих, поскольку в окружении поэта (в начале двадцатых годов) он был новеньким и ни с кем из тех, кто мог бы догадаться, к какой женщине тайно ездил Есенин в деревню, знаком не был. Прочитаем же внимательнее его рассказ.