Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья» Страница 54

Да что там заслушивались — сами заводились. Когда он пел «На Большом Каретном», ему дружно подпевали и Одиль, и Элен, и Марина…

Но восхищались, впрочем, далеко не все. Некоторые из «русских парижанок», например, та самая подруга далеких детских лет Татьяна Марет-Фролофф, в зрелые годы превратившись в даму чопорную и высоконравственную, так и не смогла понять, «зачем он все-таки нужен Марине… Приятный мужчина, но мертвецки пьяный. Пил и пел… Через два часа „концерта“ он стал не совсем адекватным и не смог подняться со стула… Ольга, правда, говорила, что „Высоцкий обаятелен и очень изобретателен как любовник“.

Зато каким отчаянно веселым получился вечер в парижской квартирке Влади, когда сюда на пару дней заглянул Даниэль Ольбрыхский, давно звавший Марину „сестричкой“.

— Я попросил Высоцкого спеть что-нибудь новенькое, — рассказывал Данек. — Он тут же взял в руки гитару. Через несколько минут раздался стук в стенку: „Немедленно выключите магнитофон! Безобразие!“ Марина попыталась объяснить соседям, что к ней приехал муж из России, но они стали кричать, что вызовут полицию. Будь они русскими, сами в гости бы напросились. А французы… Да что тут говорить!..

Потом, когда хозяева вышли на улицу проводить гостей, Высоцкий не удержался и вновь запел. Тогда кто-то, шутки ради, приложил палец к губам и указал ему на надпись на заборе: Chantier interdit.[27] Владимир замолчал, попытался перевести. Что означает „interdit“, он уже знал — „запрещено“. А вот „Chantier“… шантье… шансон! „Chanter interdit“ — значит, „петь запрещено“? Он смутился, плюнул и вздохнул: ну что за нравы в этом городе Парижске, ну почему именно у этого забора французы запрещают петь?..

С сестрами Марины, и прежде всего с Таней-Одиль Версуа, у Высоцкого сложились самые теплые отношения.

„Хорошая баба, — говорил он о ней и, изображая доброго родственника, скажем, дядюшку, предлагал своему питерскому приятелю Кириллу Ласкари, которого каким-то чудом однажды занесло в Париже: — Хочешь, женю тебя на Тане? Будешь жить в замке. Латы тебе справим, меч выстругаем…“

Кстати, именно у Татьяны, которая организовала прием в честь своего гостя Михаила Барышникова, прибывшего из Штатов, Марина и Владимир впервые увидели и близко познакомились с художником Михаилом Шемякиным, к которому у Влади сложилось двойственное и осторожное отношение. С одной стороны, Шемякин был состоявшимся, успешным художником и скульптором, по-своему яркой фигурой в русском зарубежье. С другой, Марину смущал необузданный нрав Михаила, о загулах которого с самым непредсказуемым финалом в эмигрантских кругах ходили невероятные слухи…

Одиль вообще любила устраивать у себя „русские вечера“. Ее гостями часто оказывались гастролировавшие во Франции советские артисты. Однажды это были звезды ленинградского БДТ — Иннокентий Смоктуновский, Евгений Лебедев, Татьяна Доронина. „Одиль оказалась легкой в общении, говорила по-русски почти без акцента. Чем-то неуловимым и узнаваемо русским: мягкой женственностью, светлостью облика, сиянием ясных серых глаз она напоминал свою сестру — Марину Влади, — вспоминала Доронина. — Ужинали на кухне. „Клико“ лилось рекой. Пели…“

Ну а уж когда в Париж нагрянула „Таганка“…

Конец спектакля. Можно напиваться!И повод есть, и веская причина, —

вспомнил Высоцкий свой старый экспромт, едва закончился „Гамлет“ на сцене Palais De Chaillot, и предложил друзьям: „Поехали к Тане!..“

— А удобно?

— Удобно! — Подхватив Демидову и Смехова, он устремился к машине, где их уже ждала Марина.

„И мы попали в огромный дом в Латинском квартале, — вспоминал Вениамин Смехов, — все чинно, просто, великолепно… вот-вот почувствуем себя „месье и мадам“… Мы ждали посреди великолепия, что приплывут на стол невиданные, непробованные яства… Ночью, после „Гамлета“, на левом берегу Сены, на втором этаже старинного замка, в честь русских артистов… торжественно внесли два гигантских блюда — горячую гречневую кашу и гору „московских“ котлет… И вкусно, и весело, и экзотично“.

А Алла Сергеевна была рада встрече с Милицей, с которой они когда-то вместе встретились на пробах к фильму Таланкина „Чайковский“. Как актриса Милица была, по мнению московской Гертруды, средняя, но работяга, бесспорный трудоголик, как и младшая сестра…

Из всех бесчисленных Марининых парижских друзей и знакомых Владимир Высоцкий, безусловно, был очарован блистательной актерской четой — Симоной Синьоре и Ивом Монтаном.[28] За столом он даже попытался воспроизвести какой-то старый печальный шлягер конца 1950-х — то ли „Осенние листья“, то ли „Большие бульвары“, — но ничего не выходило, что немудрено — Ив сам едва ли помнил слова этих своих полузабытых песенок. И тогда Высоцкий с помощью Марины сообщил Монтану, что в Союзе он по-прежнему популярен, что его любят, а у Марка Бернеса, самого известного советского шансонье, даже есть песня, посвященная ему: „Когда поет далекий друг“, и напел пару строк: „Задумчивый голос Монтана…“

Забавной и бурной получилась встреча с молодым, но уже популярным актером Жераром Депардье,[29] которую тоже организовала Марина. Они сразу пришлись друг другу по душе. „Мне показалось, — говорил затем Жерар, — что мы с ним похожи. Он пел мне свои песни, и хотя я не понимал ни слова, но чувствовал их… Словно в романе, встретились француз и русский, и между ними вспыхнула, как искра, какая-то духовная близость. Человек потрясающей энергии, настоящий вулкан… Мы пили несколько дней одну сплошную водку, да так, что у меня руки распухли и не пролезали через манжеты рубашки…“ Хотя, конечно, не только в водке было дело. Уже тогда в беспокойном творческом воображении Высоцкого бродила пока еще неясная, мутная, как молодое вино Жерара, окончательно еще не созревшая шальная идея возможного интернационального кинопроекта, потенциальным участником которого вполне мог оказаться и Депардье.

Но в Париже Высоцкому, разумеется, было гораздо проще общаться, кроме Марининой родни, с бывшими соотечественниками и земляками, кого забросила судьба в дальние края. По крайней мере, не останавливал языковой барьер (хотя к концу 1970-х Владимир уже вполне неплохо изъяснялся по-французски. „У него было хорошее произношение, это, наверное, чисто актерское качество, — замечала Мишель Кан, дававшая Высоцкому языковые уроки. — В последние годы Володя говорил по-французски даже лучше Андрея Тарковского, которого растила французская бонна“).

Только вот русскую эмиграцию новой волны Марина Влади не жаловала. „Человек свободен выбирать, где ему жить, — говорила она. — Я знаю среди русских эмигрантов таких, которые, покидая свою страну, думали, что они несправедливо не признаны и что стоит им „выскочить“ в Европу, поругать родину, как тут же к ним придут и признание, и всяческое благополучие. Смею заверить: не придут. Людям бесталанным, не умеющим трудиться, в Европе и Америке делать нечего. Такие там обречены на нищету, а то и на гибель“.