Николай Долгополов - Главный противник. Тайная война за СССР Страница 55

А легенда уже после обмена в 1962-м году на американского летчика — шпиона Пауэрса щеголяла в Москве в единственном, хоть всегда отглаженном костюме, а когда товарищи по Службе внешней разведки предложили купить новый, Вилли, как его звали, удивился: «А зачем? У меня уже один есть». И, быть может, в этой неприметной скромности и не покидавшего его ни на минуту въедливого интереса ко всему окружающему и кроется главный секрет полковника Фишера Вильяма Генриховича, взявшего в 1957 году при аресте в Нью-Йорке имя старинного друга и тоже нелегала Рудольфа Ивановича Абеля. Это он подал знак своим: я — арестован, и я — молчу. И в Центре его поняли.

Или вот еще один совсем «не оперативный эпизод», как говорят в Службе, в которой Фишер протрудился с 1927-го и до самой своей смерти от рака в 1971-м. В конце 1960-х заболел и попал в реанимацию Склифосовского режиссер Владимир Вайншток, написавший в 1968-м сценарий культового фильма «Мертвый сезон», в коротеньком прологе которого полковнику Абелю — Фишеру разрешили, или предложили, сняться. Кстати, там его здорово загримировали. Наученные бдительности советские граждане все поняли: чтобы не узнали враги. Сценарист Вайншток только посмеивался: в ту пору лысины в кино демонстрировать запрещалось, вот и наклеили полковнику здоровенную нашлепку. Так вот о визите в больницу. В Москве грипп, в Склифе — карантин, да и кого пустят в реанимацию. Лысоватый же человек, роста выше среднего, одетый в демисезонное пальто советского покроя, прошел. В авоське он принес больному в двух бутылках из-под плодоовощного вина самолично изготовленный смородиновый сок и какие-то фрукты. Посидел, поговорил, утешил, распрощался. А потом началось расследование: кто пустил? Старшая сестра реанимации уверяла, что к их больному приходил профессор — консультант из другого отделения. Сиделки утверждали: да нет, это как раз тот самый врач, который и делал операцию. Доктора уверяли, будто визитер как две капли воды похож на кардиолога с нижнего этажа, который осматривал больного по долгу службы, и причем тут они. А Вайншток, между прочим, попил-попил принесенного сочку, да и выздоровел.

Или картиночка прямо идиллическая. Такую не сыграешь — не поставишь, потому что птички и животные — это вам не мы, люди, которых можно взять и обмануть всякими кэгэбэшными фокусами. Режиссер, недавно снимавший фильма об Абеле, выкинул эту аккуратно мною выписанную и вполне реальную сцену из сценария: чересчур неправдоподобно. Но ведь было, ибо в семье Фишера всегда любили животных. Даже в первые две нелегальные командировки Вильям Генрихович отправлялся не только с женой Еленой, которую никто кроме как Элей не называл, дочкой Эвелиной и обязательно с собакой с кошкой. Любил животных, всегда писал в своих письмах «передайте привет животам», заводил заграницей ежиков и кошек. Только в США, куда отправился один добывать атомные секреты никого из «животов» не прихватил: нечего было рисковать любимой прирученной живностью. И уже после возвращения из американской тюрьмы семейству Фишеров соседи по даче подкинули вороненка со сломанным крылом. Хозяин окрестил его Карлушей, долго лечил крылышко, терпеливо привязывал его тоненькой ниточкой к аккуратно обструганной палочке. И Карлуша снова замахал крыльями. Когда полковник возвращался протоптанными тропинками со станции на дачу со своей Лубянки, ворон начинал проявлять признаки волнения, подлетать к окну, стучать клювом по стеклу. Его выпускали, и в доме Карлуша появлялся, уже сидя на плече хозяина.

Вот таким он и был, этот полковник Абель — скромным, незаметным человеком, проходившим сквозь стены, приручавшим людей и животных.

В последние годы почему-то разгорелись споры по поводу национальности разведчика, известного под именем Абель: то ли англичанин, то ли немец, а в недавно разгулялась и новая версия — да он же еврей: потому что похож, ой как похож, особенно на свадебной фотографии. Я позволю себе разочаровать или, не знаю уж, наоборот обрадовать спорщиков. Вильям Генрихович Фишер — из обрусевших немцев. Дедушка Генрих Август Фишер перебрался в поместье князей Волконских в Ярославской губернии из Тюрингии в середине XIX века, девичья фамилия родившейся в Берлине бабушки — Эмилия Винклер. А отец, будущий пламенный революционер-большевик, один из основателей Союза за освобождение рабочего класса, родился в 1871-м и имел сразу три имени — Генрих, Маттеус и Матвей, но с удовольствием откликался на простое русское Андрей, ибо первые два местные крестьяне никак не могли произнести. Мать Фишера — русская, Любовь Васильевна Корнеева из города Хвалынска. Любопытно, что при аресте в Штатах Фишер почему-то не соврал, и назвал в ЦРУ лишь одну подлинную фамилию — материнскую. Он любил смешивать фамилии, сваливать в кучу временные отрезки и менять в рассказах порядок событий, сам и давая тому объяснение: это не вранье, это — чисто профессиональное.

Другое дело, что в семействе обрусевших немцев всегда происходила некая путаница с именами. Отец писал в 1923-м прошение в Коминтерн, имея в виду Вильяма: «Прошу выделить путевку в санаторий моему сыну Вильгельму». И младшенький сын Вилли, появившийся на свет в Англии в 1903-м, тоже вносил в фамильную игру с именами посильную личную лепту, обращаясь в письмах к отцу с матерью только по имени отчеству — Любовь Васильевна и почему-то… Андрей Матвеевич.

Семья действительно обрусела, хотя от немецких корней не отказывалась. И когда я спрашивал дочь Фишеров, почему ее нарекли Эвелиной, она обижалась: дед — Генрих, отец Вильям, а я что — Дуня? И за день — два до кончины отец действительно, к удивлению Эвелины, вдруг сказал ей: «Помни, что мы, так или иначе немцы». Только говорил почему-то по-английски: «Don’t forget that we are Germans anyway». Правда, что он имел в виду, Эвелина Вильямовна так и не поняла.

Обрусевший немец, говорящий на нескольких языках и родившийся в Англии, вернувшийся в 1920-м в Россию с британским паспортом сын старых большевиков, сразу вступивший в комсомол и на кулаках бившийся с троцкистами. Да еще отличный радист, прослуживший больше года в 1-м радиотелеграфном полку Московского военного округа. Да могла ли разведка мечтать о лучшем материале для последующей нелегальной работы?

Я тоже раньше читал кем-то, только не им самим, состряпанную официальную биографию «полковника Абеля». В ней много о долге, о совести, о комсомольской чести, и позвавшей в разведку. Фишер был по-настоящему человеком высочайшего долга и кристально чистой совести. Только в разведку позвали не из райкома комсомола. И направил туда даже не отец, работавший в Коминтерне, где трудилось немало будущих асов советского разведывательного дела.