Михаил Новиков - Из пережитого Страница 55

— Он соблюдает, а слышь, понимаешь, куда гнет, чтобы и без попов обходились, — разъясняет ядовито староста. Но, люди слушают, и я продолжаю.

— А то, — рассказываю дальше, — приходит молодой парень-нищий, его ко мне на ночлег поставили; тары-бары, я и заставь его сознаться: почему он по миру ходит?

— Было нас два брата и отец-старик, и жили ничего, лошадь, корова, телушка, овцы… Ну, 20 годов мне стало: женить надо, — говорят отец и мать. — Жениться — не в работники идти, взял да женился. Три бабы в доме стали, три мужика, а хлеба нет. На свадьбу, как водится, корову продали, думали, телка коровой на лето будет. А разгулялись — и телку пропили. А тут отец слег, перепил малость и умер. Гости не успели разъехаться — пришлось их на похороны оставлять. А за что взяться, ведь на похороны-то 30 рублей надо. Ну, и лошадь продали. А теперь вот и ходим по миру: брат пошел ко Мценску, а я к Туле, до весны все на лошадь-то настреляем.

Я ему посоветовал еще годов 20 не заводить никакой скотины, все равно, говорю, будут ваши жены рожать, придется крестины справлять, и опять пропьете. Подождите, говорю, когда ваши бабы отрожаются, а дети потом поженятся, а старуха помрет, ну тогда и можно лошадь с коровой купить. А пока что надо подождать.

Парень обиделся и тоже говорит: «Мы так не можем, люди судят, если родных не позвать».

— А не можете, нечего и людям завидовать. Сами нищими хотят быть, а на людей завидуют. Надо, говорю, бороться с дурными привычками, а не перенимать их и не разоряться. Бог бы не осудил, а люди, наплевать, пускай судят.

Такие разговоры старался вести везде, где были люди, и, конечно, они волновали людей и заставляли их думать и рассуждать и не пропали даром, а тем более я старался в смешном виде вышучивать их пьяное, праздничное веселье и указывал на их ту нужду, которую они несут после праздников.

— Хотя у нас и казенная продажа питей (введена с 1899 г.), — говорил на этой сходке старшина, — а я вот только радуюсь, что в моей волости такой человек нашелся, который трезвости учит и порядку всякому.

— Да ведь он в Бога не верует и детей не крестит, как татарин какой, как же мы у него учиться будем, — говорили старики, радуясь тому, что при удобном случае начальству про меня «правду» сказали.

— Это не видать, кто из нас какой и кто как Богу верует, — оправдывался старшина, — мы и Богу молимся, а поучиться у нас нечему, кроме озорства и пьянства, а он не молится, да ведет себя благопристойно.

Глава 39

Дела общественные

По общественным делам от общества меня стали посылать уполномоченным к земскому начальнику. В один раз со мною вместе был старик Сычев, который тут же стал жаловаться земскому на мое безбожие, доказывая ему категорически, что если меня начальство не посадит в тюрьму, то я совращу деревню в безбожие.

— Да что он вам сделал, что вы на него налегаете? — спросил его земский. — Работает он хорошо, не пьянствует, оброк платит исправно, я его вам в пример ставлю.

— Зачем он от нас отбивается, нос воротит, — сказал Сычев, — мы живем в миру, все заодно: Богу молиться — так всем Богу молиться; работать — так всем работать; гулять и праздновать — так опять все вместе. А он, как овца паршивая, все от стада вон. А кабы он от нас рыла не воротил и заодно бы с нами был, мы бы его старшиной выбрали, он по бумагам-то все может, военным писарем был…

Земский начальник смеялся и, обращаясь ко мне с ужимками и гримасами, говорил:

— Что, законник, слышишь, что старики-то говорят; а говорят они дело. Брось сумасшедшего Толстого, перекрестись и покайся, и ребят давай окрестим, я и в крестные пойду, такого звону наделаем на всю губернию, трех попов позовем. А осенью и кафтан с старшиновской медалью наденем.

— И нам-то по баночке бы поднесли, — уже весело сказал Сычев, — а то все люди, как люди, а он как окаянный один.

— Ну, так как же, — спросил земский, — согласен, нет? Уж я стариков бы ублаготворил, и попы с нас денег не возьмут, дело только за тобой; и куму найду под пару.

Я смеялся, смеялись и присутствовавшие мужики, а Сычев сказал:

— Нешто его, ваше благородие, уломаешь, с ним попы не могут ничего сделать, а вас-то он и знать не хочет, он говорит все от Писания с ними. А вы что ему скажете?!

— Писания и у нас есть, да такие, каких сам Новиков не знает. Знаешь вот эту книжечку? — спросил меня земский, показывая законы о преступлениях против веры.

Я сказал, что знаю, читал, законы ясные: кого сослать в Сибирь; кого в тюрьму посадить; кого в монастырь на покаяние…

— Вот я с ним стану от Писания говорить, — сказал он старику Сычеву. — Ну, так как же, — кивнул он мне, что же лучше-то: медаль старшиновская или поселение в Сибири?

Я возразил, что эти законы до меня не касаются, и я своим поведением под ссылку в Сибирь не подхожу…

— Ну это уж мне позвольте знать, какие законы кого касаются, — я тут тот же поп на своем месте, — сказал он деланно сурово. — Стоит только снова возбудить дело, и ты пойдешь иль в монастырь, иль в острог. Только как с вами связываться-то, ваш Толстой на весь мир караул закричит, если мы тебя судить станем. Да и греха на душу брать не хочется, ведь мы тоже православные. Сколько у него ребят-то? — спросил он старика Сычева.

— Четверо, сказал тот, двое православных, а двое нехристи, и глядеть-то на них нехорошо, как чурки горелые!

— Вот то-то и дело-то, что четверо, поди их потом обдумывай: куда девать? Уж вы там как-нибудь с ним сами справляйтесь, — сказал он Сычеву, — а ко мне с жалобами не ходите. Теперь время такое: всех терпеть надо. Вы вот на таких жалуетесь, — сказал он, обращаясь ко всем, — а сами и того хуже. Всех я вас наперечет знаю, то ли пьяница, то ли лентяй, то ли вор в животе. Кому палец в рот ни положи, все кусаются. Знаю я вас, старички почтенные!

Земский был старый человек, опытный. Он хорошо понимал, что никакой пользы, как чиновник, мужикам он не приносит, а потому любил всегда пускаться в рассуждения и жизненную философию и этим наставлял уму-разуму.

Приходили к нему с жалобами брат на брата, мать на сына, сыны на отца, невестка на свекровь, и каждый из них по-своему думал: стоит вот только пожаловаться земскому, и все будет хорошо. Земский заступится и что-то сделает такое, что другая сторона покается и не станет чинить обиды первой. А земский думал обратное, что ничем он тут помочь не может, так как между враждующими разгоралось такое зло друг к другу, что его со стороны не было возможности прекратить.

— Вот если бы у меня была власть вас пороть, — говорил он в таких случаях жалобщикам, — я бы вас обоих выпорол, вы бы и помирились, и грех бы свой забыли, а так что я с вами сделаю? Ну, вот, я скажу твоему болвану-сыну: не пей, не озоруй в семье, подавай отцу деньги. А вот старухе этой скажу: не обижай сноху и ее детей, помогай ей за ними ходить, — так что же, они послушают? Как бы не так, они как начнут оправдываться, так засыплют словами, одну до вечера не переслушаешь. Куда тут, они на словах умнее земского. Ничего без порки с вами не сделаешь, — говорил он в глаза мужикам, — рано вас пороть бросили.