Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти Страница 56

И выходит, здесь и была проверка на любовь. На первой, самой низкой, животной ступени.

Судьба Хохлова

Невесело и мутно начался 1895 год в хамовническом доме Толстых. Толстой тяготился жизнью в Москве. Возможно, из-за болезни Лёвы, который продолжал страдать, капризничать и мучить родных.

В декабре 1894 года в доме собрали консилиум докторов по нервным болезням. Состояние больного обсуждали виднейшие невропатологи того времени Владимир Карлович Рот и Алексей Яковлевич Кожевников. «Они нашли Лёву очень плохим, – писала Софья Андреевна сестре Татьяне Андреевне Кузминской, – мало дали надежды на полное выздоровление, нашли болезнь кишок и крайнее нервное расстройство. Советовали электричество, но Лёва уперся и говорил, что вместо ухода за ним я мучаю его докторами, рыдал, сердился, жаловался, говорил о самоубийстве…»

Она писала, что страшно устала. Кроме Лёвы, ей приходилось много заниматься младшими детьми Андреем, Мишей, Сашей и Ваней. Старшие дочери после работы с отцом на голоде, по мнению матери, выглядели утомленными и к тому же переживали безнадежные «романы».

«Неужели мои дочери не выйдут замуж?» – жалуется в дневнике встревоженная мать.

1 января 1895 года Толстой вместе с дочерью Таней уехал в гости к своим друзьям Олсуфьевым в подмосковное имение Никольское. Это опять было похоже на бегство. Уезжали ночью, на санках. А в четыре часа утра в доме раздался звонок. Накинув халат, Софья Андреевна вышла в переднюю и к ужасу своему увидела одного из последователей мужа – Петра Хохлова, полуодетого, растрепанного и уже несомненно сумасшедшего. В последнее время он постоянно преследовал Таню, так что она боялась выходить на улицу. Предлагал стать его женой.

Увы, судьба Хохлова была характерной для некоторых «толстовцев».

Петр Галактионович Хохлов, студент Высшего технического училища, из семьи биржевого маклера, против воли отца стал последователем учения Толстого, решил бросить училище и жить своим трудом на земле. Отец написал Толстому письмо с упреками в гибели своего сына. «Мы, его родители, я, отец, старый и больной человек, и мать его, жена моя, слабая, болезненная женщина, и он у нас единственная опора». Толстой ответил на это своим письмом:

«Учение Христа есть учение о благе и потому, если последствие учения Христа нарушает благо людей, то надо предполагать, что в понимании учения Христа есть ошибка и надо искать эту ошибку до тех пор, пока не будет найден такой путь, при котором не нарушается ничье истинное благо. Позвольте дать вам совет… Совет мой вот в чем: постарайтесь не сердиться на вашего сына, подавить в себе чувство оскорбления, если вы его испытываете, вызовите в себе самые лучшие чувства ваши к сыну и только в таком миролюбивом и любовном настроении говорите с ним. Вы покорите его любовью».

Самому Петру Хохлову он писал: «Дорогой друг Петр Галактионович, сейчас получил ваше письмо, и слеза прошибла меня, и теперь пишу со слезами на глазах. Друг мой. Как бы я счастлив был, коли бы мог помочь вам, но то, что предстоит вам решать, вы решите тем лучше, чем более будет один, т. е. с Богом. Мне-то хочется видеть вас, и потому, в отношении приезда ко мне, делайте так, как Бог на сердце положит».

Впрочем, в следующем письме Толстой пытался отговорить молодого человека от поспешного шага: «Дорогой Петр Галактионович. Я сейчас получил письмо от вашего отца, которое очень тронуло меня. Это не шутка, милый друг, надежды и труды, направляемые этими надеждами, в продолжении 20 лет. Ему должно быть больно, больно, ужасно больно. И не могу примириться с тою мыслью, чтобы учение о благе, исполняемое в жизни, могло иметь такие последствия. Что-нибудь тут не так».

Хохлов бросил училище, оставил родителей и последовал за Толстым в буквальном смысле. Он появлялся в Ясной Поляне и Бегичевке, совершая с учителем путешествия по другим «толстовцам», занимавшимся сельским хозяйством. «Христообразный», как определил его Валентин Булгаков, он скорее смущал Толстого. Великий психолог догадался, что ничего хорошего из этого не получится. «Жутко, знаю, что не выйдет то, чего он жаждет…» – пишет он в дневнике после первого же знакомства с ним.

В начале 1895 года Хохлов сошел с ума и был помещен в московскую Преображенскую психиатрическую клинику. Толстой навещал его, «возился» с ним, как он замечает в дневнике. В больнице с Хохловым обращались как с обычным сумасшедшим. Толстого это возмущало. «Не ожидал такой подлости и жестокости от врачей», – пишет он в дневнике. Но временами Хохлов и сам понимал, что «запутался». «Я и право стал сумасшедший», – сказал он Толстому во время его последнего визита. «Не знаю, как помочь ему», – сетовал в дневнике Толстой.

31 августа Хохлов сбежал из психиатрической клиники и пропал. Его отец вновь обратился с письмом к Толстому в надежде, что сын находится в Ясной Поляне. Но его не было там. «Милостивый государь, Галактион Иванович, – ответил Толстой. – Я слышал уже прежде получения вашего письма о том, что Петр Галактионович ушел из больницы. К сожалению, он не появлялся у нас, няне знаю, где он. Если бы он пришел к нам, сейчас извещу вас. Очень соболезную и ему и вам и сам душою страдаю о нем».

В 1896 году Петр Хохлов скончался.

Толстой как болезнь

В то время, когда Хохлов находился в психиатрической больнице, сын Толстого Лев Львович тоже проходил курс лечения в Санаторной колонии доктора Ограновича. Так называлось это заведение, расположенное в селе Аляухове Звенигородского уезда Московской губернии.

Мать с отцом навестили его в конце марта 1895 года и вроде бы даже прожили там несколько дней. Но об этом имеются лишь косвенные свидетельства: воспоминания знаменитого тогда писателя и журналиста Александра Валентиновича Амфитеатрова (который перепутал год, назвав 1894-й) и очень позднее письмо сына Ограновича биографу Толстого Николаю Николаевичу Гусеву. Судя по письму Толстого дочери Марии от 18 марта 1895 года, поездка родителей в Аляухово состоялась 20 марта. Однако в дневнике Толстого она не обозначена, в отличие от посещения больного Хохлова и другого последователя, Николая Трофимовича Изюмченко, который за отказ от военной службы находился в тюрьме. Об этих двух посещениях Толстой пишет 28 марта 1895 года как о важных событиях.

В воспоминаниях Софьи Андреевны значится другая дата посещения больного Лёвы – 22 апреля – но при этом не упоминается, что с ней был и Лев Николаевич. «Застала я его лежащим на постели, около дома, на дворе, закрытым меховой шубой. Он поправился и прибавил тогда весу двадцать два фунта[33]. Но был очень плох своим мрачным настроением, эгоистичным, хотя спрашивал о всех, и особенно о Ванечке».