Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза Страница 58

Укусы комаров и смерть мужа – для одного дня это было слишком!

Бедная Мария-Луиза захотела поделиться с кем-нибудь своими горестями. И она написала своей подруге мадам де Гренвиль одно из самых необычных частных писем:

«В настоящее время я нахожусь в большой растерянности: “Газеттдю Пьемонт” с такой уверенностью объявила о смерти императора Наполеона, что у меня нет никаких оснований сомневаться в этом. Признаюсь, что я была чрезвычайно огорчена. И хотя у меня никогда не было к нему никакого особо теплого чувства, я не могу забыть того, что он является отцом моего сына и что он совсем не плохо относился ко мне, как все считают, а, наоборот, проявлял ко мне всяческое уважение, а это – единственное, чего можно желать в браке, заключенном по политическим расчетам. Поэтому я была очень расстроена, хотя вроде бы мне следовало бы почувствовать облегчение оттого, что он закончил свою несчастную жизнь по-христиански. И все же я пожелала бы ему еще долгих лет счастливой жизни – лишь бы она протекала вдали от меня».

Написав эти строки, Мария-Луиза вдруг подумала о том, что траур, который ей придется носить, будет очень кстати, ибо он поможет ей скрыть распухшее лицо. И она со спокойным цинизмом призналась подруге:

«Здесь очень много комаров. Они меня так искусали, что я стала похожа на чучело, и я рада тому, что могу не показываться на людях…»

Поскольку Мария-Луиза была оптимисткой и всегда находила хорошую сторону всех событий…

На следующий день герцогиня Пармская получила официальное извещение о смерти Наполеона в письме барона Венсана, посла Австрии в Париже. Она сразу же решила, что герцогский двор будет носить траур в течение трех месяцев, и начала вместе с Нойпергом писать некролог для публикации в прессе. С первых же строк перед ними встала проблема: как называть усопшего? Наполеоном? Это значило бы признать то, что он был монархом. Бонапартом? Это напомнило бы о революционных армиях. Императором? Об этом не могло быть и речи. Это значило бы согласиться с тем, что он им был. Как же в таком случае?

Решение нашел Нойперг. С особым удовольствием он написал: «Вследствие кончины Светлейшего супруга нашей августейшей монархини…»

«Светлейший супруг» – это означало «принц-консорт»…

Тот, кто заставлял дрожать королей, должен был от этого перевернуться в гробу.

30 июля Мария-Луиза присутствовала на церковной службе, накрытая огромной вуалью, главным предназначением которой было скрыть ее беременность. После чего она заказала тысячу месс в Парме и столько же в Вене, отдав строжайший приказ не произносить в молитвах имени покойного.

Когда все необходимые формальности были соблюдены, она заказала для себя набор траурных платьев и с радостью стала думать о будущем.

«Наконец-то, – пишет мадам де Ту, – она могла привязаться священными узами супружества к огромным физическим качествам господина фон Нойперга. Целых шесть лет бедняжка трепетала при мысли о том, что этот столь хорошо оснащенный для доставления удовольствий мужчина вдруг надумает найти другое применение своим талантам. Она решила выйти за него замуж, даже не дожидаясь официального окончания траура»122.

И вот, 8 августа любовники тайно обвенчались в дворцовой часовне.

Некоторые историки отрицали этот союз. Сегодня он ни для кого не представляет секрета. Сын Нойперга сам рассказал об этом в своих мемуарах, написанных в 1831 году.

Послушаем его:

«5 марта 1821 года император Наполеон умер на скале Св. Елены. Спустя несколько месяцев, 8 августа, союз был освящен в церкви. Аббат Нейшель, исповедник Ее Величества эрцгерцогини, нынешний епископ де Гасталла, благословил эту пару. Свидетелями были, если я не ошибаюсь, доктор Росси и будущий управитель дворца барон Амелен де Сент-Мари. Венчание состоялось в часовне Ее Величества во дворце герцогов Пармских. Разница в рангах потребовала надевания колец на левую руку (sic) и других понятных условностей, а также сохранения этого союза в строжайшей тайне»123.

Выйдя замуж 8 августа, Мария-Луиза 9-го родила толстенького младенца, названного Еильомом. И молодые продолжили жить «сдерживая на людях свои чувства» – что не смогло никого обмануть. Послушаем снова Альфреда Нойперга:

«Хотя поведение моего покойного отца при всех и в любой обстановке было поведением преданного слуги его августейшей супруги и он никогда, прямо либо косвенно, не намекал на существование между ними более интимных отношений, было ясно, что его истинное положение при дворе ни для кого не было тайной и что всем были известны самые сокровенные подробности».

Этот очаровательный молодой человек приводит нам к тому же далее несколько строк относительно жизни «господина и госпожи фон Нойперг».

«Невозможно представить себе, – пишет он, – более счастливого союза, более нежной любви к детям, более дружной семьи. Мой отец ежедневно, едва встав с постели, писал записки Ее Величеству, и ответ не заставлял себя ждать. Часто записка от Ее Величества приходила первой, бывали дни, когда они посылали друг другу по нескольку писем».

Эта идиллическая жизнь была на некоторое время нарушена в октябре 1821 года, когда в герцогский дворец прибыл с острова Святой Елены доктор Антоммарки.

Он прибыл для того, чтобы передать Марии-Луизе последние слова Наполеона, сказанные им перед смертью.

Раздосадованная этим, герцогиня попросила мужа принять доктора. Нойперг повел себя любезно, но холодно.

– Я вас слушаю, мсье, Ее Величество нездорова, но я могу передать ей то, что вы имеете сообщить.

Антоммарки ждал другого приема. Слегка смутившись, он рассказал о сердце Наполеона, которое должен был привезти Марии-Луизе и которое Хадсон Лоу оставил на острове Святой Елены.

– Это кощунство, – сказал он. – Ее Величество должна в это вмешаться. Только она одна может заставить выполнить последнюю волю императора.

Затем, видя, что Нойперг молчит, он положил на стол сверток.

– Это – его посмертная маска, – прошептал он, – не передадите ли ее императрице?

Генерал кивнул с ледяной улыбкой на губах, и бедный Антоммарки, не имея ничего добавить к этому, откланялся, поняв, что его приход был совершенно бессмысленным.

Он был прав.

Спустя несколько дней после этого Мария-Луиза сообщила Меттерниху, что сердце Наполеона ей не нужно…

И жизнь семейства Нойпергов снова вошла в свою нормальную колею. И ничто в герцогском дворце вскоре не напоминало больше о том, что когда-то герцогиня была женой самого великого человека своего времени. Действительно, ничто. Поскольку в декабре доктор Герман Роллет увидел, что детишки интенданта Марии-Луизы «игрались с неким гипсовым предметом, привязав к нему веревку и таская его по паркету, словно карету»124.