Александр Ткаченко - Футболь. Записки футболиста Страница 59

В обыденной жизни футбольной команды происходит много всяких случаев, не связанных с самой сутью команды, футбола. Вечно какие-то мужички со стороны подходили иногда на тренировках и заговорщически начинали проситься в команду играть — да я играл за… Но по походке, по одежде видно, что нигде никогда не играл, но в силу тупости думает, что играть в футбол просто и просто зарабатывать деньги. Тренеры поступали с такими жестоко, да и некоторые модные и пижонистые игроки: «Ладно, мужик, — говорили они, — вот пробежишь пятнадцать кругов по стадиону, а потом посмотрим, что ты умеешь делать с мячом». Бедный, он обрадованно скидывал с себя брюки, обнаруживая под одеждой черные или синие домашние трусы и салатную майку-безрукавку, и в ботинках начинал бегать по кругу, сдыхая, конечно же, на третьем или пятом круге. Затем тихо, ни слова не говоря и не поворачиваясь в нашу сторону, уходил со стадиона, на ходу натягивая на себя одежды. Жалко его и стыдно за себя. Сейчас. Тогда — нет, все считали себя кастой и могли поиздеваться над кем угодно.

Я встретил Николаича в ту пору, когда он сидел в центре города на корточках и читал газету. Мимо шли горожане, двигались троллейбусы, а он сидел напротив центрального телеграфа и читал «Советский спорт», покуривая папироску. По национальности он был айсор, что, возможно, по происхождению из древних ассирийцев. Может быть, у них так принято, думал я, с удивлением обходя тогда молодого павиана. Он руководил духовым оркестром на мясокомбинате и тренировал их же команду. И была у него мечта — стать администратором «Таврии». Он охмурил пару авторитетных игрочков команды мастеров «Таврии», и они уговорили Сочнева взять его в команду. При первом же случае он убирает Сочнева и через два тренера сам становится начальником команды. Для меня это был пример удивительного вероломства во имя футбола, ибо то, что он сделал для «Таврии», несмотря на все обиды на него со стороны многих, в принципе, феноменально. Начну с того, что, как бы там ни было, а впервые и в последний раз областная команда вышла в высшую лигу, и если бы не глупость руководства, могла бы там удержаться. Но Николаич был для начальства всегда палочкой-выручалочкой — когда все плохо настолько, что должны слететь они, то убирали его и сваливали на него все, а когда все было хорошо, то при помощи него делали все для себя и немного для команды, когда же с командой никто ничего не мог сделать, а Николаич сидел в жопе, так они вытаскивали его оттуда, приумывали и он опять делал им команду. При всех наших сложных с ним отношениях я не могу не испытывать к нему уважения. Он был бит столько раз и столько раз поднимался, что я поверил в его происхождение от великой ассирийской армады. Николаич делал все — доставал деньги, привозил игроков, встречал и провожал судей, подыскивал тренеров, пробивал квартиры. Особенно удачным был год 1979, когда «Таврия» вышла в высшую лигу, в маленьком Симферополе запахло настоящим большим футболом, и фанаты с духовыми оркестрами ходили всю ночь по городу целой колонной и пели славу их любимой команде. «Да, он шулер», — кричали одни. «Да, он гений», — кричали другие, — но факт оставался фактом, команда при нем всегда расцветала, знаю, что многие игроки, даже очень талантливые, не любили его — он поступал с ними жестко, порой не по-человечески, особенно, когда они сдавали в игре, но он был в футболе как крупный государственный политик, во имя команды рубил голову любому. Вот любят же Сталина одни и ненавидят другие, но факт остается фактом — и футбольный народец любит сильную руку. Но она у него скорее была не сильная, а коварная, хитрая, но приносящая плоды, которые были так сладки полному стадиону и обкому партии. Хотя и его они чурались, на людях не афишируя своих отношений. Один из его уходов был таким, что, действительно, не позавидуешь. «Таврия» после этого быстро вылетела из высшей лиги — после одной из игр четверо игроков основного состава мчали в Севастополь на новенькой «шестерке» и врезались в опору троллейбусной линии. Удар был такой силы, что железобетонная опора была перебита пополам. Два защитника основного состава Сережа Туник и Сергей Королев скончались через некоторое время, двое других сидевших в машине были потрясены и ушли из команды. Конечно, трагический случай, но ему предшествовало то, что начальство начало раздавать машины игрокам. Крайним был, как всегда, Николаич, он вскоре уехал в Севастополь, произнеся свое таинственное заклинание «Урупешти-Урупа», и команда «Атлантика» начала мелькать среди фаворитов. Через некоторое время он опять был поставлен на место до самых перестроечных и рыночных лет, уже вырос его сын малышок Сашка в красавца и стал начальником команды «Таврия».

Но с Николаичем так просто ничего не бывает. Сын исчез непонятно отчего с крупной суммой денег в баксах. Слухи говорят, что его достанут. Жалко. Маленький такой был, ползал, глазки черненькие блестели. Айсорчик. Ассириец. А Николаич, хоть и ходил всегда с пачкой газет, политикой никогда не интересовался. Он был помешан на футболе и хороших футболистах, как на скаковых лошадях. И еще, думаю, что сына Сашку отмажет, может, уже отмазал.

Как-то ребята попросили меня захватить магнитофон на дачу. Два дня Витек Шалычев просидел над крышкой магнитофона и все подпевал «ша-ла-ла-ла». Заглянул к нам в комнату бывший тогда тренером Евгений Шпинев из «Шахтера»: «Ну шо, Шурык, обезьян слушаете, ну-ну…» На следующий день сгорели «Соколу» из Саратова. После игры в раздевалке Дед посмотрел на меня умоляюще-уничтожающими глазками: «Ну шо, Шурык, видишь, до чего твои обезьяны довели, не привози больше на дачу обезьян, Шурык…» В итоге он меня так невзлюбил за это, что если бы его самого не ушли в конце сезона из команды, то он бы меня ушел точно. О, сколько заготовлено у начальства репрессий на игроков, особенно молодых. В Дании мы ехали на автобусе в другой город на игру. Наш автобус все время обгоняли, затем отставая, три девицы на открытом «Порше» — юбочки у всех выше колен до белых трусиков, естественно, вся наша команда начала им помахивать ручонками. И вот все остановились на переправе. Девчонки пригласили меня щелкнуться на капоте как для рекламного ролика, ну я, конечно, и сфотографировался. Когда автобус двинулся дальше, между всеми повисла тишина, ждали реакции руководителя из конторы глубокого бурения. И он незамедлительно проревел в микрофон: «Саша Ткаченко, еще одно такое выступление, и ты первым же самолетом будешь отправлен в Советский Союз». Боже, каким пугалом был для нас тогда СССР, нам угрожали родным домом — отправить домой, оказывается, было наказанием. А я мечтал уехать домой, в Москву, ибо тогда меня там ждала моя первая любовь, и я так скучал, отоварился подарками — модным тогда плащом-болонья и платьем джерси специально для нее. А вообще, это так великолепно — быть успешным футболистом и любить и чтобы тебя любили, тогда все главпочты всех городов становились твоими пристанищами. В Ташкенте ты получал письмо от нее и тут же отвечал, и пока добирался до Баку, там уже лежало еще два или три, прилетал в Ростов, а почтовая девушка выдавала тебе телеграмму, поздравлявшую тебя с забитым голом, — папа выписывал «Советский спорт»… Так однажды я прилетел в тогдашний Ленинград и на главпочте ничего не получил от нее. И через неделю, и через две… Звонил, и мне отвечали, что скоро напишут, но не писали… Так я понял, что она уходила к другому, как и мой футбольный успех начал перемещаться к кому-то более достойному… «Обезьяны, Шурык, во всем виноваты обезьяны».