Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах Страница 6

Пропаганда, направленная против недругов, коих становилось все больше, как считает сам Штумпф, в некоторых случаях вульгарна. Вроде той почтовой открытки, которую он увидел в магазине, изображающей немецкого солдата, который держит на коленях представителя вражеской армии, собираясь надрать ему задницу, и при этом немец говорит другим врагам, ожидающим своей очереди: “Не напирайте! Каждый получит порку, соблюдайте порядок”. Или что-то вроде популярного тогда стишка, который выкрикивали уличные мальчишки и который был нацарапан мелом на вагонах с отправляющимися на фронт солдатами: “Jeder Schuss ein Russ, Jeder Stoss ein Franzos, Jeder Tritt ein Вritt"[12]

Иное глубоко волновало его. Как то стихотворение известного писателя Отто Эрнста, опубликованное в националистической газете “Der Tag” и напоминавшее о том, что Германия находится в состоянии войны с семью странами. Штумпфа настолько затронуло это стихотворение, что он переписал его себе в дневник. Вот две строфы из него:

О mein Deutschland wie musst du stark seinWie gesund bis ins innerste Mark seinDass sich’ keiner allein getrautUnd nach Sechsen um Hilfe schaut.

Deutschland wie musst du vom Herzen echt seinО wie strahlend hell muss dein Recht seinDass der mächtigste Heuchler dich hasstDass der Brite von Wut erblasst[13].

И заключительные строки:

Morde den Teufel und hol dir vom HimmelSieben Kränze des MenschentumsSieben Sonnen unsterblichen Ruhms[14].

Горячечная риторика и взвинченный тон пропаганды вовсе не были признаками того, что многое поставлено на карту, скорее наоборот. Конечно же назрели конфликты, но ни один из них не был столь неразрешимым, что потребовалось бы объявление войны, ни один не был столь острым, что война была бы неизбежна. Неизбежной эта война стала только в тот момент, когда она была признана неизбежной. Когда повод неясен, а цели туманны, нужна та энергия, которая наполнит собой смачные, аппетитные слова.

Рихард Штумпф вдыхал в себя эти слова, опьяняясь ими. А под его ногами покачивался на воде серый “Гельголанд”, неимоверно грузный, в ожидании своего часа. Пока еще враг невидим. И люди на борту ждут не дождутся решающего часа.

♦

В тот же день, 20 августа, Владимир Литтауэр прибывает в Гумбиннен, где после тяжелых боев было остановлено немецкое наступление:

Когда мы прибыли на место, немцы уже отступали, и на поле боя наступило затишье. По полю бродили представители Красного Креста, собирая тела убитых, как русских, так и немцев. Все было буквально усеяно убитыми и ранеными. Мне рассказывали, что солдаты стояли лицом к лицу и часами длился артобстрел, что русские все теснили и теснили немцев, продвигаясь вперед, и что обе стороны, сомкнув ряды, шли в атаку с музыкой и развевающимися знаменами.

Среда, 23 августа 1914 года

Владимир Литтауэр занимает Ангербург

Это был короткий бой, — так, всего лишь стычка. Два эскадрона конных гусар ворвались в маленький городишко Ангербург в Восточной Пруссии, и немецкие кавалеристы, оборонявшие его, после непродолжительной перестрелки ретировались на противоположный конец города. Теперь здесь спокойно. Но многие из гусар взволнованы и даже взбешены. Похоже, что некоторые городские жители тоже сражалась в бою, а это уже противоречит всеобщему представлению о том, что же такое война: не что иное, как дело профессионалов и больше никого. А взбесились гусары прежде всего потому, что кто-то выстрелил одному из них прямо в лицо из дробовика, с близкого расстояния. Гусар остался жив, но ранение его выглядит ужасно. Некоторые из его товарищей рассвирепели, и прежде чем офицерам удалось их утихомирить и восстановить порядок, они успели убить нескольких немцев из гражданского населения.

В прошлый раз, когда они перешли немецкую границу, речь шла только о разведке боем. Но теперь все гораздо серьезнее. Полк Литтауэра является частью 1-й армии Ренненкампфа, которая широким фронтом, медленно движется с востока на Восточную Пруссию. Граница осталась почти в пятидесяти километрах за спиной у Литтауэра и его товарищей, а впереди — примерно девяносто километров до Кёнигсберга. Одновременно в Восточную Пруссию с юго-востока входит 2-я армия Самсонова. Мощные клещи. По крайней мере, так это выглядит на карте.

Задача дивизии Литтауэра — обеспечить безопасность левого фланга Ренненкампфа и поддерживать связь с Самсоновым. Но все же было ощущение какого-то вакуума. В настоящий момент никто точно не знал, где находятся одна или другая армии[15]. Догадки и надежды заполнили вакуум в отсутствие фактов. Впрочем, особенно не беспокоились, ибо все выглядело очень многообещающе.

Вот падет Кёнигсберг, а что потом? Берлин?

Город почти опустел. В нем остались одни старики. Все остальные бежали. У магазинчика небольшой кучкой стоят гусары. При появлении командира полка они мгновенно рассеиваются в стороны. Дверь в магазинчик взломана, внутри царит беспорядок. Командир полка слышит голоса, доносящиеся из погреба. Он в раздражении подходит к лестнице, осыпает бранью тех, кто внизу, и требует, чтобы они немедленно поднялись. Первым же, кто вылез из погреба, оказался командир бригады. Литтауэр пишет:

Как и любая другая армия, мы разрушали и мародерствовали, а потом отказывались признаваться в содеянном. Однажды в маленьком немецком городке, у входа в пустой дом, я увидел гусара из моего взвода, который выдирал клавиши из пианино. Дело это было нелегкое, требовало усилий, и гусар сил не жалел. Я окликнул его; он вскочил, вытянувшись по стойке “смирно”. “Зачем вы ломаете пианино?” Он посмотрел на меня с удивлением, словно я задал дурацкий вопрос. “Оно ведь немецкое” — таков был его ответ. А мой друг, корнет Соколов, был свидетелем того, как один солдат разбивал граммофонные пластинки, объясняя свои действия тем, что их все равно нельзя проигрывать, так как нет иголок.

Вторник, 25 августа 1914 года

Пал Келемен оказывается на фронте под Галичем

Вначале он никак не мог отделаться от ощущения, что это просто учения. Все началось в Будапеште. Пал помнил, как люди глазели на него, пока он грузил свой багаж на дрожки, и как потом он, в гусарской форме — красные рейтузы, синяя “атилла”, расшитая шнурами голубая гусарская венгерка и высокие кожаные сапоги, — протискивался сквозь гигантскую толпу на Восточном вокзале, вскочил в поезд и поехал, стоя в коридоре. Он помнил плач женщин: одна из них упала бы, не подхвати ее какой-то незнакомец. Последнее, что он увидел, когда поезд медленно катился вдоль перрона, — это пожилой человек, бегущий в надежде еще раз взглянуть на своего сына.