Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах Страница 7

После душной, но в целом приятной поездки на поезде Пал прибыл в гусарский полк в Германштадте, как и полагалось. При встрече на него даже не посмотрели, лишь объяснили, куда он должен отправиться. И позже, в тот же вечер, Келемен под палящим августовским солнцем поехал к месту мобилизации, в Ерфалу, где был направлен на постой к крестьянину, — все как положено.

Дальше все шло как обычно: он получил снаряжение, включая коня и седло; ему вручили жалованье; долго, бесконечно долго, невыносимо долго он проходил обучение в душном помещении, где люди теряли сознание, но поток слов все не иссякал.

А потом картина стала искривляться.

Сперва этот ночной марш-бросок к месту, где их ждал поезд. Затем долгое путешествие, после чего на вокзале их встречала восторженная толпа, “музыка, факелы, вино, депутации, флаги, ликование, “Ура армии!”, “Ура, ура!”. Затем они выгрузились и отправились в первый поход. Явных признаков войны — грохота пушек и прочего — пока еще не было. Должно быть, это просто учения. Жаркое синее небо, запах конского навоза, пот, сено.

Палу Келемену двадцать лет, он родом из Будапешта, где он ходил в классическую гимназию и играл на скрипке под руководством ставшего затем знаменитым дирижера Фрица Райнера. Келемен во многом является типичным продуктом городской жизни Центральной Европы начала XX века: много путешествовавший, начитанный, аристократичный, ироничный, утонченный, отстраненный, падкий на женщин. Он учился в университетах Будапешта, Мюнхена и Парижа и на короткое время оказался даже в Оксфорде. И когда гусары въезжали в Станиславов, столицу австрийской Галиции (он был юным, элегантным лейтенантом; есть ли кто-то элегантнее венгерского гусара-лейтенанта?), Пал Келемен думал не о войне, а прежде всего о женщинах. Он считал, что по их виду сразу можно определить, что они живут в провинциальном городе: “У них белая кожа, а в глазах сверкает огонь”. (В противоположность обитательницам больших городов, чей взгляд затуманен и выдает усталость. Уж он-то в этом разбирается.)

Только когда дивизия достигла Галича, иллюзия о простых маневрах разбилась вдребезги.

По дороге навстречу гусарам двигались крестьяне и евреи, спасавшиеся бегством. В самом городе царили тревога и хаос; где-то совсем рядом, как говорили, были русские. Келемен записывает в своем дневнике:

Мы спим в палатках. В половине двенадцатого ночи — тревога: русские подходят к городу! Похоже, все испуганы. Я быстро оделся и побежал догонять свой взвод. На дороге выстроились пехотинцы. Ворчат пушки. Впереди, в радиусе пятисот метров, раздается треск винтовок. Шум автомобилей посреди большой дороги. Свет их карбидных фар освещает дорогу из Станиславова на Галич.

Я прохожу выставленные посты, перелезаю через живую изгородь, минуя канавы. Мой взвод ждет меня, верхом на конях, мы готовы к следующим приказам.

На рассвете население потянулось из города. Люди ехали в повозках, верхом, шли пешком. Надеются как-то спастись. Пытаются унести с собой, что могут. На лицах людей — изнеможение, пыль, пот и паника, страшное смятение, боль и страдание. Испуганные взгляды, боязливые движения; их объял ужасный страх. Словно облако пыли, клубящееся за ними, никак не отстанет от них.

Я лежу без сна у дороги и наблюдаю этот чудовищный калейдоскоп. Видны даже военные фургоны посреди потока беженцев, а на поле заметны отступающие солдаты, пехота в панике бежит, взрывается кавалерия. Ни у кого нет оружия. Изможденный людской поток течет через долину. Люди бегут назад в Станиславов.

То, что он наблюдал, лежа у дороги, было результатом одного из первых кровавых столкновений с наступающими русскими войсками. Но он, как и все остальные очевидцы, имел очень смутное представление о том, что происходило в действительности, и пройдут годы, прежде чем отдельные впечатления сложатся в рассказ, называемый сражением у Лемберга. Это выльется в столь же катастрофическое, сколь и неожиданное поражение для австро-венгерской армии, и чтобы понять это, не требуется никаких исчерпывающих штабных документов.

Пятница, 28 августа 1914 года

Лаура де Турчинович встречает в Сувалках немецкого военнопленного

Лаура никогда не понимала причин и целей этой войны и тем более никогда не одобряла ее. Она была из тех, для кого случившееся стало катастрофой, мрачной непостижимой трагедией, которая внезапно явилась ниоткуда и накрыла их всех.

Но даже она заметила, что первоначальный страх быстро сменился необъяснимой эйфорией, охватившей и ее тоже. Давняя распря между поляками и русскими, казалось, утихла. Таковым было всеобщее настроение, и когда однажды вечером, в начале августа, прошел слух, что войны не будет, что Англия заколебалась и что в Санкт-Петербурге заподозрили неладное, это вызвало только чувство разочарования.

Сегодня Лауре де Турчинович исполняется 36 лет. Вплоть до этого дня ее жизнь была отмечена “печатью конца века”: родилась в Канаде, выросла в Нью-Йорке, талантливая оперная певица, выступавшая в “Метрополитен”, она затем предпочла отправиться в Европу, чтобы “учиться пению… и играть”, и завоевала успех в Байройте и Мюнхене (у нее был хороший немецкий язык), а также нашла там себе мужа, милейшего польского аристократа, с закрученными вверх усами, обладавшего званием профессора и внушительным состоянием. Его звали Станислав де Турчинович, граф Гоздава. Они поженились в австро-венгерском Кракове. Там же родились и их трое детей. Формально малыши стали подданными австро-венгерского кайзера, тогда как ее муж являлся подданным российского императора, а она сама — британского короля. Но мало кто задумывался об этих формальностях до августа. Зато теперь большинство думает именно об этом и ни о чем другом.

Война затмила все остальное.

Через неделю после начала войны она проснулась еще засветло от глухого, похожего на гул водопада, шума: это маршировали тысячи и тысячи русских пехотинцев, части 2-го корпуса армии Ренненкампфа, собиравшиеся занять близлежащую Восточную Пруссию. (Весь маленький городок был на ногах, несмотря на ранний час, и встречал усталых солдат едой, напитками и другими подношениями.) Многие семьи русских дворян, с которыми общались Лаура и ее муж, уехали домой. Вместе с тем появились первые раненые с фронта. Сувалки бомбили: одинокий немецкий самолет несколько дней назад облетел весь город и сбросил на него парочку мелких бомб, в то время как местные жители ожесточенно, но безуспешно палили по нему из своих охотничьих ружей. В поездах, идущих с фронта, иногда попадались военные трофеи, награбленное у немцев добро.