Любовь Воронцова - Софья Ковалевская Страница 6

В столовой к этому часу уже попыхивал самовар; в печке весело трещали дрова, и яркое пламя причудливо играло на замерзших стеклах. Соне хотелось пошуметь, повозиться. Увы, чопорная мисс Смит со своей больной печенью и постоянно дурным настроением обрывала порывы неуместной, по ее мнению, веселости Сони и поднималась, чтобы начать урок музыки.

— Теперь время для учения, а не для смеха!

Фортепианные уроки проходили в большом зале наверху. Зимой там всегда бывало холодно, пальцы стыли, но Соня должна была полтора часа играть гаммы и экзерсисы под сухой, однообразный стук деревянной палочки в руках угрюмой мисс Смит, как метроном, отбивавшей такт.

Мать Софьи Васильевны была прекрасной музыкантшей, и девочка любила слушать ее игру. На уроках мисс Смит извлеченные из чрева рояля звуки сжимались, уплотнялись в тусклые, тяжелые комочки и мертво падали в холодную пустоту зала. Куда же девались стремительные, брызжущие и лепечущие, как вешняя вода, всегда живые, увлекающие в свой головокружительный танец звуки и ритмы, возникавшие под пальцами матери? Мисс Смит убивала душу музыки.

После урока Соня шла в классную заниматься с Малевичем. В двенадцать часов ее ждал скучный завтрак в обществе Маргариты Францевны.

Проглотив последний, тщательно прожеванный кусок, мисс Смит отправлялась к окну посмотреть, какая погода. Если не было ветра и термометр показывал меньше десяти градусов мороза, Соня должна была идти на обязательную полуторачасовую прогулку, которую англичанка совершала ежедневно, невзирая ни на что. Шел ли снег, ревел ли буран, гремели ль все громы небесные, мисс Смит, высокая, прямая, мерно вышагивала по длинной липовой аллее. Соня покорялась своей участи, но при гувернантке ее не радовал парк с мохнатыми от снега деревьями, с нежным попискиванием невидимых синиц. Прелесть яркого зимнего утра угасала под непреклонным взором Маргариты Францевны.

Если же мороз был крепче или дул ветер, мисс Смит шла вкушать свежий воздух одна. Соня для моциона обязана была играть в зале с мячом. Полтора часа свободы!

Несколько раз обегала зал девочка, подгоняя мячик ритмичными ударами. Ритм приводил ее в возбуждение. Ударяя по мячику, она вслух складывала стихи. Самый размер стиха, его певучесть доставляли ей наслаждение. Она громко декламировала свои вирши, упиваясь музыкой рифм. Особенно гордилась она стихами «Обращение бедуина к коню» и «Ощущения пловца, ныряющего за жемчугом». Прочитав впервые произведения Лермонтова и Жуковского, она задумала длинную поэму — нечто среднее между «Ундиной» и «Мцыри», сочинила первые десять строф, предполагалось же сто двадцать! Как у многих одиноко растущих детей, у нее был свой скрытый, богатый мир фантазии.

Но муза капризна. Вдохновение не всегда нисходит именно в тот час, когда приказано играть в мяч. Рядом с залом находилась большая библиотека. На всех столах и диванах, даже на доске серого мраморного камина были разбросаны томики иностранных романов и русские журналы. Крюковские выписывали множество книг; гувернантка запретила Соне их трогать. Она давала ей только те, «какие пропустит через фильтр своей неуязвимой добродетели и благонравия. Но как долго, как нестерпимо медленно читает их этот домашний цензор!» Соня, поколебавшись между желанием и запретом, делала себе небольшую уступку. Она подходила к какой-нибудь книжке, заглядывала в нее и бежала с мячом дальше. Затем, перевернув несколько страничек, проглотив несколько фраз, опять постукивала мячом. Убедившись, что опасности нет, она стоя начинала пробегать страницу за страницей, все равно — с начала или с конца, в первом или последнем томе, и время от времени делала несколько ударов мячом на случай, если вернется гувернантка. Иной раз, увлеченная книгой, она не слыхала шагов грозной мисс. Наказание следовало немедленно: Соня должна была идти к отцу и сообщить о своем преступлении.

Отец, в сущности, был не очень строг. Когда дети болели, никто не говорил с ними так нежно, никто не умел так приласкать и пошутить, как он. Дети боготворили его и долго помнили ласку. Но в обычное время он не позволял себе никакой фамильярности — «мужчина должен быть суров».

Он ставил Соню в угол, и девочка иногда стояла очень долго, пока позабывший о ней Василий Васильевич, оглянувшись, не вспоминал о происшествии и не говорил, пряча улыбающиеся глаза:

— Ну, иди, да больше не шали.

Возвращалась Соня в классную тихая, присмиревшая. Гувернантка была довольна результатами своего педагогического воздействия, а в душе девочки оставалось чувство незаслуженной обиды.

Нередко причиняла душевную боль и мать, которой Соня очень гордилась, находя ее красивее и милее всех знакомых женщин. Девочке казалось, что мать любит ее меньше, чем Анюту и Федю.

Закончив уроки, сидит, бывало, Соня в классной. Гувернантка не отпускает ее наверх. А там, в зале, расположенном прямо над классной, слышны звуки музыки. Мать по вечерам играет часами. Музыка размягчает сердце девочки; ей хочется прижаться к кому-нибудь, приголубиться. Наконец гувернантка разрешает уйти. Быстро взбегает Соня наверх и видит: мать уже не играет. Она сидит на диване, обняв прижавшихся к ней Анюту и Федю. Им так весело, что они даже не замечают Сони. Она стоит молча, смотрит, ждет, не позовут ли ее. Но они продолжают болтать, не обращая на нее внимания. И Соня молча уходит, забивается в угол, с ревнивой, горькой завистью думает: «Им и без меня хорошо».

Чем горше она страдала, тем сильнее хотела, чтобы ее любили. Если кто-нибудь из родственников или знакомых проявлял к ней немножко больше нежности, чем к брату или сестре, она начинала боготворить этого человека, желала завладеть им только для себя одной.

Как-то приехал в Палибино брат Елизаветы Федоровны Федор Шуберт — молодой человек с каштановыми волосами бобриком, с румяными щеками и веселыми глазами. Соне понравилось все в этом дядюшке. За обедом она даже есть позабывала, разглядывая его.

Федор Федорович тоже с интересом смотрел на младшую племянницу. Когда к пирожному подали варенье из крыжовника, он положил себе на тарелку большую порцию ягод, плававших в густом сиропе. Взглянув на Соню, он перевел взгляд на крыжовник. Еще раз посмотрел на девочку и на ягоды и вдруг расхохотался:

— Знаешь, Лиза, — сказал он сестре, — все время за обедом я сидел и думал, на что похожи Сонины глаза. А теперь знаю: они похожи на крыжовник. Такие же большие, такие же зеленые и… сладкие.

Сравнение нашли очень удачным и дружно посмеялись, а Соня, покраснев до ушей, готова была уже обидеться, как дядя добавил:

— Но очень красивые и очень зеленые…

После обеда Федор Федорович, усевшись на маленьком угловом диванчике в гостиной, посадил девочку к себе на колени.