Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда Страница 6

Вот как осуществлялся наш принцип работы. До конца нашей редакторской правки м-р Маркус и я полагались на тот литературный такт, которым, как нам кажется, мы обладаем, на наше уважение к д-ру Джонсу и восхищение его книгой, а также на наш глубокий интерес к Фрейду как к человеку и мыслителю. Наш метод являлся методом тесного и аргументированного сотрудничества. Мы по отдельности читали каждую главу, отмечая, что, по нашему мнению, может быть опущено. Затем мы прочитывали данную главу вместе, сравнивали предлагаемые нами сокращения и обычно обсуждали их в течение некоторого времени; нашим правилом было решать разногласия путем сохранения находящегося под вопросом отрывка. В нескольких местах, где наши сокращения сделали необходимыми новые перестановки, мы выполнили их, как нам кажется, в духе собственной прозы д-ра Джонса.

Лайонель Трилминг

Из первого предисловия автора

Моей целью не являлось написание популярной биографии Фрейда: несколько таких биографий, содержащих серьезные искажения и недостоверные сведения, уже было написано. Ее цель заключается просто в записи основных фактов из жизни Фрейда, пока они еще доступны, и — более честолюбивая цель — попытаться рассказать о его личности и тех жизненных переживаниях, которые привели к развитию его идей.

Данная книга не встретила бы собственного одобрения Фрейда. Он считал, что уже достаточно рассказал о своей личной жизни на многих страницах своих трудов — о чем он последствии сожалел — и что он имеет право хранить в неприкосновенности то, что осталось; мир должен пользоваться его вкладами в знание и забыть о его личности. Но его раскаяние по поводу своих откровений пришло слишком поздно. Недобросовестные люди же работали, искажая отдельные отрывки его высказываний с целью унизить его личность, дело можно было поправить, только создав более полное описание его личной и общественной жизни. Семья Фрейда с пониманием и уважением относилась к его скрытному образу жизни и сама разделяла его. Близкие Фрейда оберегали его от просто инквизиторе — той публики. Что позднее изменило их мнение в этом вопросе, так это известия о том, что людьми, которые никогда не знали Фрейда, изобретено о нем много лживых историй, постепенно аккумулировавшихся в лживую легенду. Тогда они решили оказать мне идущую от моего сердца поддержку в моей попытке представить как можно более правдивый, насколько >то в моих силах, отчет о его жизни.

Обычно считается, что великие люди по самому своему высокому положению лишаются права на привилегию, дарованную простым смертным, а именно иметь частную и общественную жизнь; очень часто то, что они скрывают от мира, оказывается имеющим такую же ценность, как и то, что они предложили миру. Сам Фрейд часто выражал сожаление по поводу того, что известно слишком мало деталей из жизни великих людей, заслуживающих пучения и подражания. Мир много бы потерял, если бы о личной жизни Фрейда не было ничего известно. То, что он дал миру, не является полностью законченной психологической теорией, философией, которую возможно потом дебатировать без каких-либо ссылок на ее автора, а представляет собой постепенно открывающийся глубочайший взгляд на эту теорию, однажды частично затуманенный, а затем вновь прояснившийся. То глубинное постижение, которое он обнаружил, продолжало изменяться и развиваться не только в соответствии с ростом его знаний, но также в связи с эволюцией его собственной мысли и взглядов на жизнь. Психоанализ, что справедливо и для любой другой области науки, может с пользой тучаться только в своей исторической эволюции и никогда как совершенный образец знания, а его развитие особым и очень тесным образом связано с личностью его создателя.

Как мы увидим, Фрейд предпринял тщательные меры для сохранения в секрете своей личной жизни, особенно ее раннего периода. Дважды он полностью уничтожал всю свою корреспонденцию, записи, дневники и рукописи. Правда, оба раза существовали веские внешние причины для такой чистки: первый раз это произошло в тот период, когда ему пришлось уйти из больницы, лишившись казенного жилья, а второй — во время очередного переезда на новую квартиру. Еще один подобный случай произошел уже в 1907 году, но был последним; после этого Фрейд тщательно сохранял всю свою корреспонденцию. Первый случай описан в приводимом ниже отрывке из письма к невесте; Фрейду было тогда 28 лет (письмо написано 28 апреля 1885 года).

Я только что осуществил решение, о котором одна разновидность людей, пока еще не родившихся, будет остро сожалеть как о несчастье. Так как ты не сможешь догадаться, кого я имею в виду, я скажу тебе: это мои будущие биографы. Я уничтожил все свои дневники за последние 14 лет, с письмами, научными записями и рукописями своих публикаций. Были оставлены лишь семейные письма. Твои письма, моя дорогая, никогда не были в подобной опасности. Все мои старые друзья и приятели снова прошли перед моим взором и молчаливо встретили свою кончину (мои мысли до сих пор заняты историей России); все мои представления и чувства о мире в целом, и в особенности постольку, поскольку это касается меня, были признаны недостойными выживания. Теперь их необходимо все заново передумать. И я набросал их великое множество. Но их количество чуть не накрыло меня с головой, как песок Сфинкс, и вскоре лишь мой нос виднелся из-под кипы бумаги. Я не мог жить здесь и не мог умереть, пока не освободил себя от беспокоящей мысли о том, к кому могут попасть мои старые бумаги. Кроме того, все, что произошло до основного события в моей жизни, до нашей встречи и моего выбора, я оставил в прошлом: все это давно уже мертво, и я не мог отказать этому прошлому в почетных похоронах. Пусть нервничают биографы, мы не сделаем их задачу слишком легкой. Пусть каждый из них будет уверен в своей правоте в собственной «Концепции развития героя»: даже теперь я испытываю удовольствие при мысли о том, как все они будут заблуждаться.[5]

Оценивая последнюю усмешку Фрейда в этой интересной фантазии, мы тем не менее питаем надежду, что его последние слова могли оказаться преувеличенными.

Задача написания биографии Фрейда является крайне непростой. Данные о нем настолько обширны, что может быть представлена лишь тщательно отобранная часть их — хотя, смеем надеяться, наиболее достоверная и нужная часть; остается еще обширное поле для более интенсивного исследования частных фаз его развития. Те причины, по которым я тем не менее уступил этому предложению, выполнения которого от меня настоятельно требовали, заключаются в том, что я единственный оставшийся до сих пор в живых из небольшого круга сотрудников («Комитета»), находившихся в постоянном тесном контакте с Фрейдом; что я был его близким другом в течение сорока лет, в тот период, который играл центральную роль в формировании того, что впоследствии было названо «психоаналитическим движением». То, что я прошел через аналогичные дисциплины, что и Фрейд, на своем пути к психоанализу — философию, неврологию, расстройства речи, психопатологию, в таком же порядке, — помогло мне исследовать его работу в преданалитический период и ее переход в аналитический период. Возможно, тот факт, что я был единственным иностранцем в этом кругу, давал мне несколько большую степень объективности, чем другим; мое уважение и восхищение как личностью, так и огромными достижениями Фрейда было чрезвычайно сильным, мои собственные склонности к обожествлению героев уже проложили себе дорогу до моей встречи с Фрейдом. А его необычная личностная целостность — выдающаяся черта его личности — была настолько поразительна сама по себе для всех тех, кто находился с ним рядом, что я не вижу большей профанации в уважении к нему, чем делать из него какой-то далекий от жизни идеализированный образ. Его желание величия несомненно в огромной степени заключается в его честности и смелости, с которыми ч боролся и преодолевал свои внутренние трудности и эмоциональные конфликты средствами, представляющими теперь для других громадную ценность.