Павел Фокин - Чехов без глянца Страница 6

<...> Чехов, уже по одной цельности своей, — чело­век замечательный.

Петр Алексеевич Сергеенко:

Прежде всего в Чехове никогда не было тех дина­митных элементов, которые называются страстя­ми и, захватывая человека, как налетевший ура­ган. разрушают иногда в нем драгоценную работу многих годов.

Чехов никогда не был ни честолюбцем, ни игроком, ни рабом спорта, ни игралищем женской любви. В его природе было нечто каратаевское, если не вполне круглое, то и без острых выступов, за кото­рые могла бы уцепиться какая-нибудь страсть.

Александр (Авраам) Рафаилович Кугель (псевд. Homo Novus; 1864-1928). театральный и литера­турный критик, публицист, драматург, режиссер: Он был, т. е., вернее, казался, веселым человеком и даже компанейским. Болтал вздор, говорил компли­менты женщинам, умел слушать. В глазах у него, до то­го как его сватал недуг, были острые, живые, веселые огоньки. Собственно говоря, в нем всегда жили две души: Антоша Чехонте и Антон Чехов, и, как у Фаус­та, <«die eine von der Andern will nicht sich trennen»... Чувство юмора всегда холодновато и но существу объ­ективно. Для того, чтобы чувствовать юмористичес­кое настроение, надо отдалить от себя объект на не­которое расстояние, смотреть на него косым взгля­дом. Чувствительность, а, особенно, страстность убивает юмористическое отношение. Не следует ни очень любить, ни сильно ненавидеть, а надо, скажем смело, оставаться в глубине глубин равнодушным к предмету юмористического наблюдения. <...> В Чехове я не примечал страстного отноше­ния к какому-либо предмету. Он трунил, подсмеи­вался в жизни, как трунит и подсмеивается в сво­их письмах.

Максим Горький:

В его серых, грустных глазах почти всегда мягко ис­крилась тонкая насмешка, но порою эти глаза стано­вились холодны, остры и жестки; в гакие минуты его гибкий, задушевный голос звучал тверже, и тогда — мне казалось, что этот скромный, мягкий человек, если он найдет нужным, может встать против враж­дебной ему силы крепко, твердо и не уступит ей.

Игнатий Николаевич Потапенко:

Ему была свойственна какая-то особенная гордость совести: все делать как следует. И он никогда не брался за то, чего не мог сделать наилучшим обра­зом. Ведь вот, например, он всегда мечтал о том, чтобы иметь публицистические статьи. Об этом он упоминает и в своих письмах. Но он не писал их, потому что они ему не удавались. То есть они были бы не хуже всего того, что пишется, но это его не удовлетворяло.

Антон Павлович Чехов. В передаче В. А. Фаусека: Я страшно ревнив к своей литературной работе и никого к сотрудничеству с собою и близко не подпущу. Я дорожу каждым написанным мною сло­вом и не намерен ни с кем делить ни труда, ни сла­вы. Я люблю успех. Люблю видеть успех других. Люблю пользоваться им сам.

Алексей Сергеевич Суворин:

К успеху своих произведений он был очень чувст­вителен и при своей искренности и прямоте не мог этого скрывать.

Исаак Наум ович Альтшуллер:

Чехов был необыкновенно аккуратен, и у него все­гда царил образцовый порядок. Все раз навсегда на определенном месте, все годы и в том же порядке на письменном столе стояли и оригинальные подсвеч­ники, и чернильницы, и слоны, и «Вся Москва» Су­ворина, и коробочка с мятными лепешками, и вся­кие другие мелочи. Этот застывший порядок в очень приятной и уютной комнате с специально написан­ным для камина этюдом Левитана и с другой карти­ной этого художника в глубокой нише за письмен­ным столом шел даже в ущерб уюту, внося некото­рый холодок.

Иван Алексеевич Бунип:

Никогда не видал его в халате, всегда он был одет аккуратно и чисто. У него была педантическая лю­бовь к порядку — наследственная, как настойчи­вость, такая же наследственная, как и настави­тельность.

Илья Ефимович Репин (1844-1930), живописщ, пе­дагог, мемуарист:

Тонкий, неумолимый, чисто русский анализ пре­обладал в его глазах над всем выражением лица. Враг сантиментов и выспренних увлечений, он, казалось, держал себя в мундштуке холодной иро­нии и с удовольствием чувствовал на себе кольчу­гу мужества.

Мне он казался несокрушимым силачом по складу тела и души.

Игнатий Николаевич Потапенко:

Воля чеховская была большая сила, он берег ее и редко прибегал к ее содействию, и иногда ему до­ставляло удовольствие обходиться без нее, пережи­вать колебания, быть даже слабым. <...> Но когда он находил, что необходимо призвать во­лю, — она являлась и никогда не обманывала его. Решить у него значило — сделать.

Иван Леонтьевич Щеглов:

Чехов удивительно умел владеть собой.

Петр Алексеевич Сергеенко:

Здесь, может быть, уместным будет сказать, что Че­хов никогда, ни в детстве, ни в зрелом возрасте, не отличался ни теми восторженно-нежными родст­венными чувствами, ни теми сердечными излияни­ями, которые он изображал в своих произведениях с такой трогательной прелестью. Чехов почти все­гда был «человеком в футляре».

Федор Федорович Фидлер (1859-1917), педагог, пе­реводчик (на нем. язык iпроизведений Кольцова, Никитина, Надета, Фета, Л. К. Толстого и др.), энтузиаспуколлекци' онер, создатель частного литературного музея. Состави­тель книги «Первыелитературные шаги. Автобиографии современных русских писателей» (М., igi 1). Из дневника: 12 октября 1908. «А Чехова ты хорошо знал?» — спросил я (Д. Н. Мамина-Сибиряка. — Сост.). «Хо­рошо? Нет. Его никто не знал хорошо. Все, писав­шие о нем воспоминания, — лгут. Это был хитрый, лукавый человек. Если он говорил, что пойдет на­право, то шел налево».

Лидия Карловна Федорова (1866-1937), жена пи­сателя А. М. Федорова:

Я вспоминаю, как много позже, когда отношения между А. П. и мужем более определились, он неод­нократно мне рассказывал, что никто даже из близ­ких ему людей не видел Чехова, так сказать, «при открытых дверях».

Иван Алексеевич Буиин:

Я спрашивал Евгению Яковлевну (мать Чехова) и Марью Павловну:

— Скажите, Антон Павлович плакал когда-нибудь?

- Никогда в жизни. - твердо отвечали обе.

2 Nt 19Ь0

Мировоззрение

Александр Рафаилович Кугель:

Чехов не принадлежал ни к какому литературному кружку. Чехов был в «Нов. Времени», но он был там случайным гостем; он был в «Русск. Мысли», но по­являлся и в «Нов. Времени»; он завсегдатайствовал у Суворина, а пьесу ставил в Александринке; Михай­ловский сурово упрекал его за отсутствие «мировоз­зрения», понимая под этим неуклюжим термином, переведенным с немецкого Weltanschauung, весьма определенный паспорт политической партии. Но его миросозерцание — и в этом была оригинальность и прелесть Чехова и его право на гораздо большее внимание, было в том, что он не имел никакого ин­теллигентского «миросозерцания», а жил. творил, порою увлекал и очаровывал.