Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 60

Мортье, идущий в арьергарде с задержкой на три дневных перехода, частично подорвал Кремль и теперь спешил на соединение с главными силами. Когда это ему удалось, его солдаты были потрясены тем, как изменился облик Великой армии. Она уже успела выродиться в беспорядочную, готовую взбунтоваться толпу, а отставших, насчитывавшихся тысячами, перехватывали сновавшие на флангах казаки. 2 ноября все тяжелораненые были оставлены вместе с их врачами и хирургами, чтобы они могли в дальнейшем сдаться русским.

Отступление теперь превратилось в бешеную борьбу за выживание, за шанс поскорее добраться и укрыться в безопасном Смоленске, где, как было известно, имелись крупные провиантские склады. Но уже начал падать первый снег, и в результате бесконечных скитаний по лесам и равнинам в рядах отступавших остались только самые закаленные, самые решительные. Их постоянной пищей стала конина, и те, у кого еще оставалось несколько горстей муки или бутылка коньяка, отказывались поделиться ими с самыми ближайшими друзьями.

Под тройной угрозой мороза до двадцати градусов, голодной смерти и нападений казаков Платова дух товарищества, это наследие республиканских армий и наиболее характерная черта солдат Наполеона, полностью исчез. Марш стал отчаянной борьбой за выживание: если, например, представлялась возможность заночевать на почтовой станции, то те, кто первым добирался до нее, встречали подошедших позже штыками.

Тем не менее некоторые офицеры еще сохранили свою профессиональную гордость и делали все, чтобы поддержать среди одичавших солдат хоть какой-то порядок. Мортье, например, проявлял сострадание к простому солдату, иногда прибегая к черному юмору. Один из переживших катастрофу свидетелей припоминает, как однажды маршал сидел в избушке у жалкого очага, на котором готовился его ужин: жареная конская печень и кипяток из растопленного снега. К этому изобилию он, как маршал, мог добавить небольшой сухарь и несколько глотков коньяка. Обратив внимание на часового у двери, Мортье спросил его, зачем он тут стоит. «Ты же все равно не сможешь преградить сюда дорогу ни холоду, ни голоду, так что подсаживайся поближе к огню!» — сказал он.

На первом этапе отступления арьергардом командовал Даву, но, когда погода испортилась и начались сильные снегопады, император назначил в арьергард корпус Нея. Рыжеголовый маршал, отступление которого из Португалии уже было признано одной из вершин военного искусства, более чем оправдал доверие. С самого первого дня, когда он принял это назначение под Можайском, он стал прежним Мишелем Неем, человеком, разительно отличающимся от того раздражительного, злословящего, недисциплинированного задиры, каким он проявил себя на Пиренейском полуострове. Он с радостью принимал вызов, который ему бросал неприятель и стихии. Одно присутствие Нея, сжимающего в руках ружье, вдохновляло его полуголодных унтер-офицеров и всех тех, кто был ответствен за благополучный отход армии. Как только кто-то из них мог пробормотать сквозь смерзшуюся щетину: «Там же Le Rougeaud», у них возникала уверенность, что Ней выведет — непонятно, каким способом — но, безусловно, выведет их в безопасное место, к теплу, регулярной пище.

6 ноября настали настоящие холода. Ранним утром люди, лежащие почти на угольях своих бивачных костров и менявшие золотые кольца и драгоценные камни на жаркое из конины и мерзлую картошку, поняли, что такое два градуса выше нуля. Когда пережившие ночь поднимались на ноги, налетали казаки, хватая и разоружая одиночек, выскакивая из чащи и снова скрываясь в ней на своих проворных лошадках, и ликовали, предвкушая возможность уничтожить всю Великую армию до последнего человека.

Но их ожидания оказались преждевременными. Они все знали о Мюрате, этом поразительном кавалеристе, командире авангарда, восседающем в ярко-желтых сапогах на попоне из шкуры леопарда. Но они не слишком много слышали о Нее, молчаливом эльзасце в маршальской треуголке, который командовал обмороженными солдатами арьергарда, словно овчарка, заставляющая овец передвигаться компактным стадом. Даже самым смелым и отчаянным казакам никогда не удавалось узнать, что человек, оказавшийся в пределах досягаемости их пик, был прославленным маршалом Франции. Действительно, время от времени, остановившись за фигурой самой неуклюжей овцы своего стада, человек в треуголке тщательно прицеливался и вышибал такого казака из седла. После этого он перезаряжал ружье и неспешно продолжал свой путь на запад.

Смоленск горько разочаровал французов. Между девятым и четырнадцатым числом погода несколько улучшилась. В это время в разрушенный город как раз и вошло 50 тысяч беглецов. В тотчас же начавшейся свалке остатки запасов были затоптаны в грязь. Гвардейцы получили по нескольку унций муки и около унции сухарей. Те, кто пришел позже, включая арьергард, не получили ничего.

Корпус Виктора ждали в Смоленске около месяца. Увидев полубезумных людей, то забегающих в полуразрушенные дома в поисках провианта и дров, то выбегающих из них, Виктор на какое-то время лишился дара речи. Были предприняты некоторые усилия для того, чтобы преобразовать эти толпы в армию. Батальоны сократились по численности до рот, а от некоторых рот оставалось всего лишь по нескольку решительных людей, сохранивших своего орла. Кавалерия просто перестала существовать. Все, что осталось от нее, было реорганизовано в Эскадрон обреченных, призванный охранять особу императора. Когда стало известно, что две русские армии собираются соединиться за Оршей на реке Березине, а сзади неумолимо приближается сам Кутузов, положение выживших стало казаться безнадежным. Даву было приказано держаться столько, сколько он сможет, и дожидаться прихода Нея. Остальные маршалы продолжали свой путь на запад. Император, Мюрат, Мортье и Бертье шли вместе… С ними был и закаленный старый Лефевр, переносивший все тяготы легче, чем многие из его более молодых спутников. Иногда он шел поддерживая под руку того, кто произвел его в герцоги.

Ней вместе с остатками своего доблестного корпуса получил приказ идти последним и делать все возможное, чтобы удержать преследователей. На его месте многие, вероятно, стали бы жаловаться и утверждать, что прикрывать отход теперь — очередь других, но от Нея таких жалоб никто не слышал. Действуя спокойно и методично, он собрал вокруг себя сбившихся с пути, легкораненых и тех индивидуалов, которых можно встретить в любой армии, людей, которые невосприимчивы к физическим испытаниям и, кажется, даже выживают только благодаря им.

С этим арьергардом общей численностью около 4 тысяч он, отстав от главных сил, направился прямо навстречу русской армии, которая только что чуть было не окружила Наполеона, а затем и Даву, ждавшего императора до последнего.

Русских насчитывалось 60 тысяч, и Ней мог выбрать один из трех возможных вариантов действий: наступление, сдача в плен или же марш назад — в сторону Смоленска.