Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни Страница 60

Арильд родился в 1914 году, Эллинор – в 1915-м, а Сесилия – в 1917-м.

Гамсун очень любил детей, но работа всегда стояла для него на первом месте, и он часто уезжал из дома – по меньшей мере на три месяца в год, иногда на больший срок – для работы, как мы помним, ему требовалось сосредоточиться.

Когда новая книга начинала зарождаться у него в голове, он исписывал бумагу одному ему понятными каракулями и складывал листы на рабочем столе в своем кабинете в Скугхейме. Когда же все сюжетные ходы были придуманы, Гамсуну требовалось остаться одному и написать задуманное. Он пробовал писать в усадьбе – но у него ничего не получалось, потому что его постоянно отвлекали разные хозяйственные дела. Когда же он был в отъезде, все вопросы решали управляющий и жена.

Уезжал Гамсун в разные места – жил в пансионатах и отелях. Когда Мария в первый раз приехала навестить мужа в такой его «командировке», то чуть с ума не сошла от ревности: в пансионате жило очень много женщин, в том числе красивых и одиноких. Но Гамсуну некогда было отвлекаться от работы. Он писал часами – не делая перерывов. О его способности работать по 10 часов подряд ходили легенды. Работая в отеле, он снимал три номера, сам селился в центральном (среднем), а «боковые» держал пустыми, чтобы туда никто не заселялся и не мешал ему работать.

Гамсун был одержим своими книгами – и ему требовалось выплеснуть их на бумагу, чтобы вернуться к семье.

О жене и детях он очень скучал и писал Марии:

«Ты должна сказать Туре, что я очень люблю его и все время о нем думаю. Бедный Туре, я так жалею, что не всегда читал ему, когда он о том просил. Конечно, я читал ему книжки, но не каждый раз, когда ему того хотелось. Только бы он не обижался на меня за это! Надеюсь, что он и думать об этом забыл. Я привезу ему подарочки, когда вернусь, так и передай ему. Но я все еще не могу приехать, папа сейчас должен много работать, писать и писать. А Арильда погладь от меня. Он так и стоит у меня перед глазами на полу в гостиной. Забавный кругленький малыш!»

Не меньше скучала и Мария. Она отвечала мужу:

«Я все думаю, удается ли тебе в покое и тиши работать в Будё? Если бы ты мог писать дома! Бог знает, что я не вру, что если бы только я могла, я согласилась бы, чтобы мне отрубили руку, только бы ты работал дома! Мне так хочется, чтобы всё у нас было хорошо, я бы всё отдала за это! Но с самого начала я что-то делаю не так, я тебя всё время раздражаю...

Не забудь позвонить Туре и прислать ему открытку или письмо 6 марта, в день его рождения. Господи, как же я скучаю по тебе, мой любимый, даже по нашим ссорам. Я всё время себя накручиваю и не могу жить спокойно, пока тебя нет дома, я тут так одинока...»

То, что Гамсуну не нравилось уезжать из дома, становится ясно из письма, которое он в 1911 году отправил Немировичу-Данченко:

«В Россию я теперь приехать не могу, даже если бы решился на такое путешествие, я слаб и нездоров. Кроме того, я не могу сейчас встречаться с посторонними. Я люблю оставаться в своей комнате, или в лесу, или в горах, или на море. В чужих я не нуждаюсь и не буду нуждаться.

Много лет назад меня приглашали в Россию, предлагали даже бесплатный проезд и проживание, сколько захочу. Последнее предложение пришло из Крыма, от одной профессорской семьи в Киеве, было ещё одно от члена думы в Риге и т. д. Однако я был вынужден отказаться от дружеских и любезных приглашений из России, а также из Венгрии, Германии, Америки, Дании, от всех повторных приглашений.

Я благодарю Вас, господин директор Немирович-Данченко, но приехать не могу. Оставим это.

Я боюсь людей, с которыми не знаком, и не желаю принимать чужих. Оставим и это. Может быть, позднее, может быть, через год или около того я буду в состоянии приехать в Россию. Бог знает!»

Уезжать же из дома писателю приходилось по необходимости – в том нет и не может быть никаких сомнений. Не писать он не мог не только потому, что литература была его призванием и жизненной необходимостью, но еще и потому, что переиздающиеся старые и выпускающиеся новые книги были для семей Гамсуна (и новой, и старой, которой он продолжал помогать) основным доходом, на который они жили.

Все тому же Немировичу-Данченко все в том же 1911 году Гамсун пишет:

«Спасибо за хорошую новость. Замечательно, что "В тисках у жизни " делает полные сборы! Даже по повышенным ценам! Я буду очень рад получить в мае, в конце сезона, деньги, в которых я очень нуждаюсь. Я купил маленькую усадьбу, но дом надо перестроить, да еще там нет ни лошади, ни плуга, ни коровы, ни теленка. Все это надо покупать постепенно. Кроме Вас мою пьесу ставит в Берлине директор Макс Рейнгарт, а также 12 других театров Германии, Австрии и многие театры в Европе и Америке. Так что денег на мою долю, вероятно, придется достаточно».

Домой Гамсун всегда возвращался с ворохом подарков. Он никого не забывал и не обижал, даже слуг. Так, няне детей он мог привезти передник, а горничной – красную бархатную блузу. Конечно, больше всего подарков перепадало малышам. Им заботливый отец чаще всего дарил всевозможные заводные игрушки: паровозики, кареты, машинки.

Но даже приезды домой с подарками вызывали иронию и недовольство Марии, которая страшно ревновала мужа. Она вспоминала:

«Кнут вернулся домой из Будё.

Позади осталось "Местечко Сегельфосс”. Чемоданы, сундуки и коробки валялись на полу дома в Скугхейме. Победитель привез с собой подарки всем домочадцам. Была ли жена когда-нибудь больше поражена таким бесподобным манто? Во всяком случае, не на этой стороне полярного круга. Я достала его из огромной коробки, оно было необычайно длинным и широким, из черного бархата, плотного и матового, с блестящей шелковой подкладкой, отороченное сверху и снизу мехом. "Это скунс”, – сказал поучительным тоном Кнут. Разве я имею представление о мехе? Ателье в Будё долго трудилось над ним, под «личным присмотром» Кнута, как он сам сказал.

Так что теперь я могла лишь облачиться в этот наряд, проехаться по дороге и убить наповал все живое от Скутвика до Транё» [126] .

Частые отлучки из дома постепенно сделали свое дело, и недовольна теперь уже была не только жена, но и дети: в один прекрасный день Мария сообщает мужу: «Малыши перестали о тебе скучать». Гамсун пришел в ужас – и попытался решить проблему, построив в 1916 году небольшую избушку на окраине усадьбы, в которой и стал уединяться.

Туре Гамсун писал: