Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье Страница 63

– Не знаю, что со мной тогда было – я все время спотыкалась и падала, надо мной смеялись».

Татьяна Сергеевна билась над расшифровкой плана воспоминаний матери спустя чуть ли не полвека после ее смерти и не имея под рукой никаких документов, опираясь только на собственную, не слишком внимательную полудетскую память. На самом деле тот весенний день поворотным не был и фото свое Есенин подарил Зинаиде Райх не после свадьбы, а вскоре после неудавшегося пикника – просто так, на добрую память и чтобы утешить. Над городской кралей, не умеющей бегать и перепачкавшей в весенней голой земле выходную светлую блузку, наверняка обидно, а то и зло смеялись деревенские подлетыши, а не Есенин с Ганиным. Они и горелки-то, думаю, не затевали – какие горелки вчетвером? – а, вспомнив свое деревенское детство, пристроились к чужой игре. Да и фотография была заказана не для будущей невесты, а по собственной надобности. В феврале 1917-го поэт («сдуру») обрил голову, так как частым мытьем «иссушил кожу», и посему не желал «сниматься». Снимок, из которого весной 1917-го Есенин заказал «выкадровку», был последним, где он при своих «фирменных» пышно-кудрявых волосах и в штатском платье, то есть такой, каким ни Мина, ни Зинаида его еще не видели. Если б меж будущими супругами завязалось что-нибудь посерьезней, Сергей Александрович ни за что не укатил бы на целый месяц в Константиново, предоставив приятелю ухаживать за чужой невестой. Про то, что у Зинаиды есть какой-то «жених», Ганину, видимо, было известно, но у какой смазливой двадцатидвухлетней особы нет в запаснике кандидата в женихи? Тем паче что неизвестный обожатель бойкой эсерочки где-то там, в полунетях, а не около и неотвязно? Да и вообще душой Есенин весь уже не здесь, в Питере, а на родине, в деревне – что там? как там? – и ждет только выплаты очередного гонорара. В марте, на Страстной неделе, вместе с Клюевым он съездил на пару деньков в Москву, у отца застал только что вернувшегося из Константинова дядьку Ивана. Новость, какую тот привез, была тревожной: в уезде шурует банда недоростков, над которой начальствуют беглые солдаты. Месяц назад, еще накануне переворота, вломились в усадьбу Кашиной, перетряхнули весь дом, утащили бутыли с денатуратом, потравились, перестреляли друг дружку. А теперь и мужики волнуются – кипит деревня. Ну, отымут у Кулачихи землицу, а как меж собою делить будут?

Получив гонорар, Есенин накупил уйму умных книг – ничего более существенного в открытой продаже давным-давно не было, – и в последних числах мая пил чай уже дома. Хотел поработать – не работалось, тянуло на улицу, к людям: деревня бродила, что молодая брага. Правда, зарок он все-таки исполнил: в первые же два дня по приезде написал очередную главку «орнаментичной эпопеи» – маленькую поэму «Отчарь». Переписал набело и пошел к Кашиной. Лидия Ивановна, выслушав, попросила у него папиросу; курящих женщин Есенин не выносил, но Кашиной курить – шло. Курила и, отгоняя от глаз дым, внимательно в него вглядывалась, словно рассматривала лицо по частям:

– Да что это с вами, Сергей Александрович? «Пой, зови и требуй скрытые брега»? Не скрытые брега они требуют, наши с вами «отчари». «Грабь награбленное» – вот к чему призывают. Я лично не против отдать землю, но чтоб по закону, спокойно. И не до нитки же нас обирать! Земля, согласна, должна принадлежать тем, кто на ней работает. Но рояль, но книги! Это же мой, как говорится, «рабочий инструмент». И мой хлеб духовный, а не имущество. «Кто был ничем, тот станет всем»? А как Тимоша моих малышей учил? От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Вы что думаете? Что эти – всем враз завладевшие – лучше моего батюшки покойного будут? Хуже будут. Уверяю вас – хуже. Я бы уехала, и куда бы подальше: в Америку, в Южную Африку, но муж ни в какую, а я мужа люблю, Сереженька, грешна, изменяю, а люблю. Вот и вами – любуюсь, а его люблю. И жалею, бабья любовь на Руси на жалости, как на дрожжах, подымается… И еще: свобода, равенство… Ну, ежели равенство, значит; все мы равны. Все-все-все. А какое же равенство, когда меня и детей моих из списков на керосин вычеркнули? Хорошо, что сожительница покойного Ивана Петровича, как хомяк, запасов понаделала. Эти, что ключи от кладовки требовали и денатуратом поотравлялись, два пудовых ящика с восковыми свечами на чердаке обнаружили… Так что сегодня мы с Вами будем ужинать при свечах. И дай Бог, чтобы это был не последний мой ужин в отчем доме!..

Вернулся домой Есенин в тот вечер поздно, думал пробраться на сеновал по-тихому, но мать не спала, окликнула и завела шарманку: нечего, мол, к Кулачихе таскаться, в деревне судачить начали. Огрызнулся и решил: все, нагостился, завтра же смотаюсь. Не смотался, дождался Казанской: а вдруг Сардановские нагрянут. Сардановские не нагрянули: Вера Васильевна хворает, Николай в Москве, занят, у Анюты свои дела-заботы, а Сима – при матери, сиделкой.

Впрочем, на Казанскую Есенин остался в Константинове не только в надежде увидеть Анюту. Испокон веку с 8 июля, в Престольный праздник, деревня переселялась на три дня и три ночи из изб на улицу, и все тайное и таимое становилось почти явным. Однако ничего нового, а тем паче «гибельного» и гибелью грозящего в настроении односельчан в первое лето свободы Есенин и не увидел, и не услышал. И пили, и пели отчари не больше и не громче, чем при царе, и он со спокойной душой отчалил в Питер.

Глава девятая Что когда-то я звал дорогой… Июль 1917 – апрель 1918

Столица изнемогала от невиданной, почти тропической жары. Ганин, плохо переносивший питерскую духоту, уговаривал и девочек, и вернувшегося из Константинова Сергея ехать к нему в деревню, под Вологду, там, мол, и мой день рожденья отметим. Картошки наварим, рыбы наловим, грибов-ягод в лесу наберем, а здесь только муку у подпольщиков купим, сеструха лепех на сметане настряпает, ну и выпить, конечно… У нас, в Коншине, кроме сивухи, ничегошеньки нету – ни пива светлого, ни браги.

Есенину Алешкин план не понравился. Если уж ехать на севера, то так, чтобы и на Белом море побывать, и Соловки своими глазами увидать, а то Клюев хвастает: настоящая, исконная Русь там, в Беломорье. Девочки в восторг пришли, да и Ганин не возражал, вот только дорога в копеечку выскочит. Денег-то кот наплакал. Но Зинаида деньги добыла, где и как – молчок, но добыла, и деньги, и муку. И как тягость этакую доперла? Она и билеты спроворила, записочку на газетном бланке в карман сунула и в кабинет к начальнику вокзала – шмыг. Чем уж пузана обворожила – неизвестно, но билеты – вот они! Правда, не четыре, а три. Мина в последний момент отказалась отпуск выпрашивать. Не время, дескать, для прогулок, на январь назначено Учредительное собрание. Судьба страны решается. А собрание надо готовить. На вокзал все же пришла – проводить и сколок от сахарной головы принесла. Своим, Алеша, отдай, который год вместо чая мяту заваривают, а из сладкого – свекла печеная да брусника моченая.