Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье Страница 62

Разбираясь в истоках есенинского «эсерства», не будем сбрасывать со счета и сугубо житейские обстоятельства. В ситуации, в какой оказался Есенин весной 1917-го, альянс с эсерами был выгоден ему не только по творческой линии, но и по линии быта. По просьбе Иванова-Разумника бездомного поэта по возвращении из его Константинова пристроили на житье в некое партийное общежитие; квартира была просторной, но многолюдной, впрочем, район удобный, Литейный проспект. Многолюдство в быту Есенин переносил плохо, поэтому у хмурых и неразговорчивых эсеров только ночевал, а дневал где придется, иногда в редакции газеты «Дело народа», где регулярно печатался, но чаще в помещении Общества распространения эсеровских знаний. Там была хорошая библиотека, при которой работала семнадцатилетняя эсерка Мина Свирская. За Миной Сергей Александрович малость приволакивался. Приходил, как правило, во второй половине дня, не снимая ни пальто, ни шляпы, выбирал себе какую-нибудь книгу поумнее и утопал в ней надолго. Иногда заглядывал сюда, к Мине, и Алексей Ганин, тоже поэт и тоже в недавнем прошлом «житель села». Торчал он тут не из-за Мины, а потому что был слегка влюблен в ее подружку, секретаршу газеты «Дело народа» веселую и фигуристую Зинаиду Райх, и если та была занята неотложным делом, убивал время в Обществе. Зазнобу приятеля Есенин уже видел в редакции, их мимоходом представил друг другу Иванов-Разумник. Алешкина пассия ему не понравилась: мордашка смазливая, да бойка не в меру и на ногу тяжела. Женщин с тяжелой и неловкой походкой Сергей Александрович не любил и был слегка ошарашен, когда, задержавшись в редакции в ожидании гонорара, увидел толстуху в окружении авторов, пришедших, как и он, за денежкой. Взрослые, тертые мужики из кожи вон лезли, стараясь понравиться девице, на его вкус, заурядной. Ажиотаж был тем более странным, что со стороны и вчуже ничего вызывающего или заманивающего в ее поведении не замечалось. Вроде как и самой неловко, что мужчины глядят на нее, словно раздевают. Заинтригованный, Есенин увязался за Ганиным, ежевечерне провожавшим Райх после работы: жила она далеко, в глухом и опасном месте, на 8-й Рождественской. Однако рядом со своим официальным поклонником Зинаида выглядела совсем другой, тихой, на Есенина внимания не обращала и то ли слушала, то ли делала вид, что слушает запутанные разглагольствования заумного кавалера. Хотя нет, вроде и впрямь вникала, потому что именно в самых дремучих местах вскидывала на него глаза и приоткрывала рот – совсем по-детски. Глаза у круглой девицы яркие, но слишком уж круглые, зато рот хорош – и рот, и зубы.

В апреле 1917-го (в номере за 9-е) эсеровская газета «Дело народа», та самая, где Райх работала техническим секретарем, опубликовала «Марфу Посадницу», а через несколько дней в помещении Тенешевского училища состоялся «Вечер свободной поэзии», где Есенин эту поэму читал. Зал полон, в дверях стоят, конечно, не из-за Есенина, а из-за Тэффи, Клюева, Маяковского, Корнея Чуковского. Но уже одно то, что и его имя вынесено на такую афишу, дорогого стоило. На радостях (в первостатейной компании он еще не выступал) Есенин, получив гонорар, пригласил девочек и Алешку Ганина за город – надо же отметить наступление весны, и в прямом, и в переносном смысле! Лет двадцать спустя, мучась вынужденным бездельем (Мейерхольду назначено санаторное лечение, а он без жены никогда и никуда не уезжал), Зинаида Николаевна набросала план воспоминаний о Есенине, точнее, о своей недолгой семейной с ним жизни. Дальше чернового плана работа не сдвинулась, листочки затерялись в архивном ворохе, а когда вынырнули, выяснилось: ни один текстолог не может их расшифровать. Обратились к дочери поэта, и Татьяна Сергеевна, с трудом припомнив все, что мать ей время от времени рассказывала, некоторые пункты этого плана, и прежде всего два первых, касающихся апрельской поездки за город, сумела-таки разгадать:

«1. В деревне – пруд – рыбы не поймали

2. Горелки – за то что девочкой неловкой предстала

Вижу, что Зинаида Николаевна собиралась начать воспоминания с описания загородной поездки, состоявшейся в один из весенних дней 1917 года. В компании молодежи мои будущие родители провели воскресный день где-то поблизости от Питера (название деревни мама не упомянула). Это был не день знакомства, первая встреча произошла несколько раньше, когда Есенин пришел в редакцию петроградской газеты “Дело народа”… Потом были еще две-три встречи, на людях, они закрепили знакомство, но не больше. Поворотным, определившим будущие отношения, был день в деревне. После того как они поженились, отец подарил матери свою фотографию (вернее, это половина снимка 1916 года, где отец сидит за столом вместе со своим приятелем Мурашевым) с надписью: «За то, что девочкой неловкой предстала ты мне на пути моем». Мама объяснила мне, что девочкой неловкой она «предстала» в деревне, когда играли в горелки.

– Не знаю, что со мной тогда было – я все время спотыкалась и падала, надо мной смеялись».

Татьяна Сергеевна билась над расшифровкой плана воспоминаний матери спустя чуть ли не полвека после ее смерти и не имея под рукой никаких документов, опираясь только на собственную, не слишком внимательную полудетскую память. На самом деле тот весенний день поворотным не был и фото свое Есенин подарил Зинаиде Райх не после свадьбы, а вскоре после неудавшегося пикника – просто так, на добрую память и чтобы утешить. Над городской кралей, не умеющей бегать и перепачкавшей в весенней голой земле выходную светлую блузку, наверняка обидно, а то и зло смеялись деревенские подлетыши, а не Есенин с Ганиным. Они и горелки-то, думаю, не затевали – какие горелки вчетвером? – а, вспомнив свое деревенское детство, пристроились к чужой игре. Да и фотография была заказана не для будущей невесты, а по собственной надобности. В феврале 1917-го поэт («сдуру») обрил голову, так как частым мытьем «иссушил кожу», и посему не желал «сниматься». Снимок, из которого весной 1917-го Есенин заказал «выкадровку», был последним, где он при своих «фирменных» пышно-кудрявых волосах и в штатском платье, то есть такой, каким ни Мина, ни Зинаида его еще не видели. Если б меж будущими супругами завязалось что-нибудь посерьезней, Сергей Александрович ни за что не укатил бы на целый месяц в Константиново, предоставив приятелю ухаживать за чужой невестой. Про то, что у Зинаиды есть какой-то «жених», Ганину, видимо, было известно, но у какой смазливой двадцатидвухлетней особы нет в запаснике кандидата в женихи? Тем паче что неизвестный обожатель бойкой эсерочки где-то там, в полунетях, а не около и неотвязно? Да и вообще душой Есенин весь уже не здесь, в Питере, а на родине, в деревне – что там? как там? – и ждет только выплаты очередного гонорара. В марте, на Страстной неделе, вместе с Клюевым он съездил на пару деньков в Москву, у отца застал только что вернувшегося из Константинова дядьку Ивана. Новость, какую тот привез, была тревожной: в уезде шурует банда недоростков, над которой начальствуют беглые солдаты. Месяц назад, еще накануне переворота, вломились в усадьбу Кашиной, перетряхнули весь дом, утащили бутыли с денатуратом, потравились, перестреляли друг дружку. А теперь и мужики волнуются – кипит деревня. Ну, отымут у Кулачихи землицу, а как меж собою делить будут?