Мартин Бут - Жизнь мага. Алистер Кроули Страница 63

Когда шумиха вокруг их женитьбы улеглась, Кроули решил, что они должны устроить настоящий медовый месяц, а именно поехать на Цейлон поохотиться, а затем в Рангун — навестить Аллана Беннета. По его мнению, уехать надо было в любом случае: ведь в Болескине ничего не происходило. Блаженное состояние счастливого супруга оказало на Кроули сильное влияние. Его поэзия иссякла, и то же самое произошло с занятиями магией и медитацией. Заехав в Лондон супруги направились затем в Париж, где Кроули помирился с Джеральдом Келли, написав ему перед встречей и прося впредь обращаться к нему в письмах как к лорду Болескину. По его словам, отныне он собирался использовать имя Алистер Кроули только в качестве литературного псевдонима.

В Париже у Кроули произошла мимолётная встреча с собственным прошлым. Идя по мосту Александра III, он столкнулся с Мойной Мазере. Кроули утверждал, что она выглядела как уличная проститутка, с толстым слоем косметики на лице и грязной кожей. Из этого он сделал вывод, что у Мазерса настали тяжёлые времена, поэтому, как не преминул предположить Кроули, он якобы отправлял свою жену позировать обнажённой в убогих кабаре на Монмартре, а чёрная магия, которой вроде бы занимался Мазере, оказалась убыточным занятием. Возможно, Кроули выдумал эту историю, чтобы отомстить Мазерсу, потому что, по другим данным, Мойна оставалась привлекательной в течение по меньшей мере ещё десяти лет.

Из Парижа Кроули и Роуз на поезде отправились в Марсель и сели на корабль, шедший в Неаполь, а затем в Каир, где они провели ночь в Королевском зале Великой пирамиды в Гизе. Мотивом для этого приключения послужило желание Кроули сделать «жест самца, похваляющегося своим оперением». «Я хотел, — писал Кроули, — чтобы моя жена увидела, какой я великий маг». Купив арабские халаты — алый для Кроули и голубой для Роуз — и взяв с собой книгу заклинаний, они зажгли в пирамиде одну-единственную свечу, и Кроули начал читать соответствующее случаю заклинание. По мере того как он произносил слова заклинания, комната наполнялась бледно-фиолетовым астральным фосфоресцирующим светом, интенсивность которого росла до тех пор, пока не достигла интенсивности яркого лунного света. К утру Роуз была без сил, а Кроули ликовал. По его собственным словам, он был «просто молодец, раз ему удалось добиться такого замечательного эффекта столь малыми усилиями». Но даже этот успех не вдохновил его на возвращение к занятиям магией.

В декабре они были уже на Цейлоне, путешествовали постране, занимаясь охотой. Охота как занятие приносила Кроули удовлетворение. Его волновал момент убийства, наступающий после томительного ожидания и слежки. Охота определяла режим его жизни, представляя собой длительные периоды, наполненные сравнительно медленными и сосредоточенными действиями и чередующиеся с резкими выбросами адреналина. Он презирал манеру охотиться верхом на слоне или с так называемого мачана (площадки для охоты, спрятанной среди ветвей дерева). Он предпочитал стоять ногами на земле и при помощи собственного ума стараться победить преследуемого им зверя. К ужасу носильщиков, которых он нанимал среди местного населения, Кроули нередко отправлялся на охоту в одиночку, вооружённый или двуствольным ружьем десятого калибра «Парадокс», или «Экспрессом». Оба вида оружия были в состоянии ранить крупное животное, но Кроули понадобилось девятнадцать пуль, чтобы уложить дикого бизона, считающегося очень опасным животным. Кроули не был хорошим стрелком и охотился, как, впрочем, и занимался альпинизмом, для того, чтобы доказать себе и окружающим собственную мужественность. Садистская сторона его характера наслаждалась процессом убийства, и то, что он стрелял в животных, не заставляло его страдать отугрызений совести, хотя временами он и сознавал, что мало чем отличается от убийцы.

Когда они жили у озера в хижине носильщиков, Кроули заметил колониюлетающихлисиц, представляющих собой разновидность плодовой летучей мыши. Они сидели на ветвях деревьев, росших на берегу. Эти существа славились мягким мехом, покрывавшим их животы, и Кроули задумал настрелять такое количество этих созданий, чтобы их меха хватило на жилет для него и на шляпку для его жены. Такой головной убор идеально подошёл бы для холодных зим в Болескине. То, что для этого ему придётся убить по меньшей мере три дюжины животных, казалось, не пришло ему в голову. Кроули и Роуз сели в плоскодонку и отплыли от берега, но лишь только Кроули сделал первый выстрел, вся стая поднялась в воздух. Кроули продолжал стрелять. Одно из раненых животных упало на Роуз и не на шутку напугало её. На следующую ночь Кроули был разбужен криком раненой летучей мыши. Когда он зажёг свечу, он увидел, что Роуз в обнажённом виде висит на манер летучей мыши на деревянной конструкции, к которой крепилась сетка от москитов. Кроули с трудом спустил её оттуда. Очутившись в его руках, Роуз царапалась, плевалась и била его так, как будто в неё вселилась летучая мышь. Кроули пришёл в восторг от этого происшествия. Его жена была не только хороша собой, она явно имела склонность впадать в состояние одержимости, а значит, у неё были оккультные способности.

Кроули допускал и другое объяснение этого события. Роуз была беременна, и её ночной кошмар мог быть следствием инстинктивного и подсознательного стремления защитить своего ещё не рождённого ребёнка.

В свете нового положения Роуз было решено не ехать в Бирму, а вернуться в Болескин. Это решение ещё более утвердилось 7 января 1904 года, когда у Роуз поднялась температура. Пока она лежала в испарине, Кроули вновь посетила муза, и он написал стихотворение под названием «Rosa Mundi» («Роза Мира»). Это было первое из четырёх стихотворений, посвященных Роуз и считающихся одними из самых значительных произведений в литературном наследии Кроули. Равно наделённое и художественными, и техническими достоинствами, оно написано в духе лирики рубежа веков, но корни его — в поэзии конца девятнадцатого века. В этом стихотворении XIX строк. Оно достаточно длинное и пронзительное, как это видно из строк 12 и 13.

Роза мираЭй, трусливый и малодушный поэт, продолжай писать!Ты не более опасен для Любви, чем серая змея,Которая в сумерки крадётся сквозь чащуЗа босоногим деревенским мальчиком, для Солнца, Владыки жизни.Любовница и Жена,Неуязвимая, непорочная, невозмутимая.Слушайте, люди,И да поразит вас великий страх.Остальное не имеет значения.Я видел бессмертных богов,Сидящих, подобных звёздам, в Древнем Египте, на берегах Нила;Одна и та же спокойная поза, одна и та же загадочная,слабая улыбка, У каждого на обеих губах.Время не имеет над ними власти.Они остаются в веках, они пережили всё.У них древние имена.Они не вмешиваются в жизнь, им неведома усталость.Для них, так же, как и для нас,Жизнь есть Любовь.Они это знают, и мы это знаем.Так пусть же пишущие продолжают писать,О том, что в действительности невозможно что-либо знать.

Об этом первом из посвященных жене четырёх стихотворений Кроули позднее написал: «Я пою для неё, вспоминаю об обстоятельствах, при которых родилась наша любовь, намекаю на ожидаемый плод этой любви и сплетаю всё это в яркую ткань восторга. Так родился новый ритм, новая поэзия. Это был большой шаг вперёд по сравнению со всеми предыдущими примерами описания возвышенных состояний». Даже Экенштайн, которому нравилась Роуз, но который в целом считал поэзию Кроули не более чем скверными виршами, признал, что это исключительное стихотворение о любви. Когда оно вместе с другими стихами, посвященными Роуз, было напечатано под псевдонимом «Д. Г. Карр», Экенштайн пришёл в негодование. Он считал это произведение слишком личным для того, чтобы быть опубликованным при жизни поэта.