Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф Страница 67

Таким Демоном был Шаляпин».

Музыкальный критик и композитор Юлий Энгель 20 января в «Русских ведомостях» отмечал, что сцена «Клятвы» оказалась «апогеем шаляпинского Демона».

Влас Дорошевич тоже был потрясен последними сценами оперы, особенно «Клятвой». Вспоминал, как осуждали Рубинштейна за то, что он из самого сильного места поэмы Лермонтова ничего не мог извлечь: ведь за десятки лет это место в опере почиталось слабейшим.

– Рубинштейн не справился с «Демоном», – говорили знатоки. – Ведь даже из «Клянусь я первым днем творенья» ничего не смог сделать!

Отрекся я от старой мести,Отрекся я от гордых дум…

В этом полном трагического ужаса «отрекся» столько страдания. Какой вопль делает из этого Шаляпин. Вы слышите, как от души отдирают ее часть.

И публика слушала в изумлении:

– Неужели Рубинштейн действительно написал такую дивную вещь? Как же мы ее не слышали?

Увы! Первое представление «Демона» состоялось только в бенефисе Шаляпина.

Мы в первый раз видели лермонтовского Демона, в первый раз слышали рубинштейновского Демона, перед нами воплотился он во врубелевском внешнем образе.

«Артист, который сумел воплотить в себе то, что носилось в мечтах у гениального поэта, великого композитора, талантливого художника, – можно назвать такого артиста гениальным?» – так писал в своем отчете о спектакле Влас Дорошевич.

«Иначе как массовым сумасшествием нельзя было назвать то, что началось в театре, когда упал занавес. Рев, вой, крики, топот провожали меня до выходных дверей», – вспоминал Александр Серебров.

После спектакля друзья из ложи номер 13, Константин Коровин, другие приглашенные во главе, естественно, с Федором Шаляпиным поехали в ресторан отмечать историческое событие. Заняли отдельный кабинет, который заказан был заранее. Не успели приступить к первым тостам, как из соседнего кабинета, где уже, видимо, давно кутили, раздался неплохой мужской голос, запевший на мотив куплетов Мефистофеля:

Сто рублей за бенефисЯ за вход себе назначил,Москвичей я одурачил,Деньги все ко мне стеклись.

Хохот и шумные аплодисменты ничуть не помешали певцу продолжать:

Мой великий друг МаксимЗаседал в отдельной ложе,Полугорьких двое тожеЗаседали вместе с ним.Мы дождались этой чести,Потому что мы друзья,Это все – одна семья,Мы снимались даже вместе,Чтоб москвич увидеть могВосемь пар смазных сапог.Смазных сапог,Восемь пар смазных сапог,Смазных сапог, да!

Шаляпин нахмурился. Словно холодным душем окатили из соседнего кабинета. Уже пора привыкать к тому, что триумф в России всегда соседствует с мелкой завистью, мелочностью души так называемых театралов. Но даже эта пакость не испортила настроение Федора Ивановича, хотя и несколько подмочила ту радость, которую он только что пережил, создавая на людях образ Демона, над которым он так много работал. И почему москвичей он одурачил? Разве он не дал им неповторимое наслаждение своим пением, игрой, отдавая целиком себя, свою душу, нервы, свое сердце, наконец… Ведь несколько часов на сцене он жил жизнью Демона, его чувствами, переживаниями, муками, любовью и ее крушением… И вот некоторым людишкам запомнилось только одно – сто рублей на бенефис…

– Кто там? – спросил Шаляпин метрдотеля. И, заметив, что тот замялся, добавил: – Говори, говори, не выдам, ты ж меня знаешь.

– Артисты веселятся, а с ними купец Алексей Александрович Бахрушин, говорят, он создал театральный музей. Хороший господин, только вот…

– Ничего… Переживем… Господа! Я сейчас им отвечу, а тогда уж мы начнем по своей программе.

На земле весь род людской…

Все были ошеломлены мощью и красотой прозвучавших куплетов. Может, и Шаляпин никогда не исполнял их с такой страстью и гневом.

В соседнем кабинете раздались восторженные аплодисменты, а потом, как по мановению дирижерской палочки, затихли.

– Простите нас, Федор Иванович! – раздался виноватый голос певца, только что исполнившего куплеты, так задевшие великого артиста, отдавшего всю душу сегодняшнему спектаклю.

Бенефис продолжался в ресторане.

Но горький осадок от этих куплетов остался в душе. Почему отказался от приглашения в ресторан Михаил Васильевич Нестеров? Да и некоторые другие почтенные друзья его, как только узнавали, что будет Горький, Леонид Андреев, Скиталец, вдруг находили благовидный предлог и в последнюю минуту отказывались пойти и отметить бенефис, как до этого не раз бывало…

Что-то происходило в жизни. Что-то разделяло его друзей, а он готов был всех их обнять и соединить. Однако ничего из этого не получалось. И Федор Иванович в какой уж раз убедился в этом…

Возможно, читателю станут яснее противоречия Федора Ивановича, если я приведу здесь письмо Нестерова А.А. Турыгину от 22 января: «…Огромный же успех имел и Шаляпин в «Демоне», великолепно звучавший голос, грим и костюм по Врубелю, декорации Кости Коровина, все это привело Москву (была вся Москва, ложи были по 400 р.) в восторг. Но я сильно устал и не мог воспринять всего, что дал этот удивительный художник, настолько устал, что не мог воспользоваться приглашением поужинать у него после бенефиса в обществе г.г. Дорошевичей, Ленек Андреевых, Скитальцев…»

Нестеров, отказываясь от приглашения поужинать в компании друзей Шаляпина и отметить успех его бенефиса, сослался, конечно, на усталость, но, оказывается, причина была в ином – в неприятии тех, чьи имена были у всех на устах, тех, кого возносили до небес, хотя и критиковали порой беспощадно.

На следующий день после бенефиса, 17 января, едва отдохнув после ночного кутежа, Федор Иванович и Иола Игнатьевна пошли в Художественный театр смотреть «Вишневый сад».

Чехова не было. Объяснили, что Антон Павлович опасается провала. И добавили, что придется все равно его вызывать в театр, потому что впервые Чехов в Москве, когда идет премьера его пьесы, и театр решил устроить чествование любимого драматурга, давшего возможность поставить столько прекрасных спектаклей по его пьесам.

Шаляпину редко выпадало счастье быть зрителем и смотреть любимых актеров, которые давно уже стали его друзьями. Ваня Москвин играл забавного Епиходова, играл остро, с юмором, чуть ли не все фразы, произнесенные им, вызывали смех или улыбку, так чудесно становилось на душе. Ничего похожего на Луку из «На дне», совсем другая человеческая особь, а столь же талантливо воплощенная. Станиславский, Ольга Книппер, Качалов… Сколько замечательных друзей у него, Федора Шаляпина, и как талантливо они играют трогательную пьесу о жизни старого отживающего дворянства, с его патриархальным укладом, с вишневым садом, непрактичностью и беззаботностью хозяев и преданностью слуг… Нет, Шаляпину незнакома эта жизнь, сумбурная и непрактичная, но слезы грусти наворачиваются на его глаза при виде этих бестолковых добряков, не знающих и не догадывающихся о своем близком конце.