Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен Страница 7

Впрочем, предполагаемая знатность не украшала Гомара в глазах мальчика. Старик был угрюм и сварлив. Сидя на лавочке у ворот госпиталя, он переругивался с проходящими старухами, подозревая их в том, что они крадут траву из сада. И Ханс Кристиан старался незаметно проскользнуть мимо сердитого крестного. Зато со старухами из богадельни при госпитале, сидевшими в большой комнате за прялками, он охотно проводил целые часы. Они терпеливо слушали все истории, которые он сочинял, все стихи и сцены из комедий, какие он помнил, и не уставали дивиться его необыкновенному уму: «Ну и голова же у этого мальчика! Наверно, он не заживется на этом свете…»

Когда он умолкал, они, в свою очередь, рассказывали ему чудесные сказки, и смешные и страшные, а иногда пели старинные песни.

Высоко на гору взошла я,В морскую даль гляжу, —

высоким дребезжащим голосом заводила одна из них.

И вот три рыцаря подплылиК горе, где я сижу, —

подхватывала другая. Дальше в песне говорилось, что младший рыцарь подарил девушке колечко, а потом увез ее с собой, хотя у нее не было никакого приданого.

Это была хорошая песня, но чаще всего Ханс Кристиан просил старух спеть про красавицу Агнету, которую полюбил водяной: у него всегда сердце замирало, когда он слушал, как все это было. Агнета вышла на берег, а водяной ее спросил, хочет ли она жить у него на морском дне. И она согласилась — еще бы, это же так интересно. Но потом ей все-таки стало там грустно, и она возвратилась на землю, а водяной и ее маленькие дети горько плакали без нее и упрашивали ее вернуться, но она ни за что не хотела.

Старухи говорили, что, может быть, Агнета все-таки вернулась: стоя у моря, можно услышать, как она играет на золотой арфе. Бабушка старой Иоганны даже своими ушами это слышала!

Вообще в госпитале было хорошо: в садике, где хозяйничала бабушка, можно было валяться на охапках собранной травы, всюду бегать и даже нарвать себе букетик цветов. Кроме того, дома было голодно, а здесь его кормили, и даже скудный госпитальный обед казался ему роскошным.

Правда, один раз он натерпелся страху, пробравшись в отделение для буйных сумасшедших. Там сидела на соломе женщина с распущенными волосами, она чудесно пела, а потом вдруг дико закричала и протянула руку сквозь решетчатое окошечко, чтобы схватить мальчика. Прибежавший сторож вывел его, помертвевшего от ужаса, на двор и как следует разбранил, но это было лишнее: он и так ни за что на свете не пошел бы туда еще раз!

Как-то Ханс Кристиан вернулся домой с обычным букетиком и с чудесной палкой, которую дала ему бабушка. На конце этой палки дед вырезал лошадиную голову, и она была совершенно как живая, только не ржала, но уж это ничего не стоило себе вообразить. Дома никого не было: мать стирала на речке, а отец ушел неизвестно куда: последнее время это случалось часто.

Ханс Кристиан немедленно превратился в прекрасного рыцаря и, оседлав своего верного коня, отправился добывать клад, который стерег огненный дракон. Дракон жил в пещере, то есть в печке, мимо ее черного отверстия надо было тихонько прокрасться к сундуку, — понятно, что это был вовсе не сундук, а заколдованная гора, где хранится клад. Оставалось только узнать волшебное слово — и тогда сразу упадут замки и затворы, а смелый всадник получит кучу золота и серебра!

Но тут пришла мать, стала торопливо прибирать в комнате и выгнала рыцаря с его конем во двор. Они перекочевали в пустой торфяной сарай, и игра продолжалась. Много подвигов совершил рыцарь, а обедать мать все не звала. Тогда всадник решил вернуться из странствий, он затрубил в рог и торжественно въехал в отцовский замок… Палка с грохотом упала на землю, и Ханс Кристиан застыл на пороге.

Мама, веселая, никогда не унывающая мама, сидела, закрыв лицо передником, и плакала навзрыд, а бледный, взволнованный отец растерянно уговаривал ее:

— Ну успокойся, Мария, не плачь, пожалуйста, у меня и так, на душе не легко. Не могу я больше сидеть сложа руки и смотреть, как ты надрываешься, чтобы заработать пару скиллингов! И в долг нам больше не верят: пекарь Иоганнес сегодня сказал, что нынче все норовят взять без денег, а когда отдадут, неизвестно, этак ему и разориться недолго. А заказчики не идут, сама знаешь. Что же мне было делать? Я и завербовался. Подумай только: сказал одно слово — и получай денежки, тысячу триста ригсдалеров новенькими бумажками! Теперь я буду спокоен за вас. Так чего же ты плачешь?

Что такое? Отец и взаправду узнал заветное слово и получил клад? Но почему же тогда мама так убивается?

Ханс Кристиан тихонько подошел к матери и прижался к ней. Она отняла передник от заплаканного лица и обняла мальчика, причитая:

— Бедный ты мой, сокровище мое, ты и не знаешь, что с нами стряслось! Отец-то задумал нас бросить, он уходит солдатом на войну, может, мы и не увидим его больше…

И вдруг она с загоревшимися обидой глазами резко повернулась к мужу:

— Можешь мне не морочить голову, будто ты это сделал для нас! Я ведь тебя насквозь вижу, не такая уж я дура! Просто тебя тянет в чужие края, ты думаешь, что тебя там ждет райская жизнь! Ведь ты всегда вздыхал: то тебе здесь слишком холодно, то дождь часто идет… Вот и затеял теперь все это, чтобы уехать.

Сапожник молча опустил голову. Он не умел лгать.

— Ну и уезжай! Отправляйся на все четыре стороны! — совсем разгорячилась Мария. — Посмотрим, каково тебе будет без нас. Не надо мне твоих денег, я и так сумею прокормить себя и мальчика. Конечно, я на целых одиннадцать лет старше тебя, вот ты и тяготишься мною!

— Мария, перестань! — строго сказал Андерсен. — Ты сама не веришь этой чепухе. Я тоже знаю тебя лучше, чем ты себя знаешь: у тебя сердце куда добрее, чем язык. Правда, что меня всегда тянуло куда-то далеко, но это вовсе не значит, что я не люблю тебя и малыша и что мне легко вас оставить… Но другого выхода у меня не было. Подумай только: я буду участвовать в сражениях, может быть, мне удастся отличиться, и я стану офицером! Ведь тогда вы ни в чем не будете нуждаться, и малыш сможет по-настоящему учиться!

— Ну да, где это видано, чтоб простой солдат вышел в офицеры! Все это для господ, а не для нас, — отмахнулась Мария.

Сапожник протянул руку к стене, где висел портрет человека в сером сюртуке и треуголке, с надменным энергичным лицом.

— Смотри! — сказал он торжественно. — Разве ты не знаешь, что Наполеон был когда-то просто бедным поручиком? А теперь он великий император, наш король подчиняется ему.

— Да мне-то какое до него дело? Он себе там как хочет, а ведь тебя могут убить на войне!