Святослав Рыбас - Генерал Кутепов Страница 7

„Если я покинул поле сражения в такой момент, то это произошло по категорическому приказанию моего командира, поручившего доложить мне о ходе дела. Я знал, с какими опасностями связано достижение штаба, но я не смел забыть опасного положения командира полка, солдат и товарищей и решился, выполнив поручение и обсудив средства для выручки, вернуться к ним, чтобы разделить их участь. Я глубоко сожалею, что оказался не в состоянии выполнить поручение, будучи ранен. Поэтому я решился лишить себя жизни, чтобы присоединиться к командиру полка и моим товарищам на том свете. Но я ранен в правую руку и не могу держать сабли, а потому лишаю себя жизни при помощи револьвера и прошу извинить меня за это. Позвольте мне поблагодарить вас за вашу дружбу в течение стольких лет и подумать о вас в это мгновение. Я чувствую большую слабость и лишь с трудом держу карандаш, поэтому я ограничиваюсь указанием на отчаянное положение нашего полка“.

Поручив солдату доставить знамя и письмо, майор Окоши прострелил себе голову. Час спустя в штаб бригады приполз раненый в живот, почти умирающий солдат, к спине которого было привязано знамя, а в шапке находилось письмо».

Вот и вся история. От нее веет эпическим героизмом, в ней отражен дух великого народа, с которым было суждено воевать.

В той войне не было ненависти, хотя было много страданий. Военный контакт порой приводил к совершенно добродушным соседским отношениям, когда русские и японцы вдруг удивляли самих себя. Так во время кавалерийского набега на порт Инкоу отряд генерала Самсонова (самоотверженного героя Восточно-Прусской операции 1914 года) несколько раз занимал деревню в промежуточной полосе боевых действий. На Новый год казаки нашли там корзину с вином и закуской и записку русским офицерам от японских из соседней деревни. Японцы приглашали наших в гости, показав на карте свою деревню. На это приглашение откликнулся молодой начальник заставы с шестью казаками. Добрались до японской цепи, их встретили дружелюбно и проводили в фанзу к офицерам. Там уже было готово застолье, правда, не на столе, а на кане, теплой лежанке. Не понимая друг друга, русские и японцы, поднимали тосты, перепились, целовались, расстались сердечными приятелями. На прощание японцы передали нашим ведро водки «смирновки», два крестьянина-китайца принесли его в нашу деревню.

Примеров подобного общения было немало, как будто обе стороны чувствовали какое-то странное душевное родство. Евразийская душа России вряд ли была совсем чуждой японской душе.

Поднимемся над Россией и Японией, увидим весь Восток с английской Индией, «жемчужиной британской короны», Тихий океан с сильными молодыми Соединенными Штатами, подпирающий Россию Китай. Что еще? Тянется через Сибирь тоненькая жилка железной дороги, еще тянется новая дорога Китайско-Восточная, — по ним из европейской России медленно и постоянно текут державные соки, наполняя Дальний Восток российским влиянием.

Япония, Англия, Соединенные Штаты глядят на Россию с опаской.

Что нам известно о той войне? То, что она, по словам оппозиционной печати, была «позорной»? То, что «бездарный царизм» ее проиграл?

На самом же деле, при всем равнодушии петербургской России к азиатским и дальневосточным делам, русско-японская война была в такой же мере войной за будущее России, как борьба Петра за выход в Европу.

С. С. Ольденбург в книге «Царствование Императора Николая II» так оценивает тогдашнюю обстановку: «Решался вопрос о выходе к незамерзающим морям, о русском преобладании в огромной части света, о почти незаселенных земельных просторах Маньчжурии. Иначе, как поставив крест над всем своим будущим в Азии, Россия от этой борьбы уклониться не могла». О двух «несогласимых судьбах» говорит американский летописец русско-японской войны С. Тайлер: «Россия, — пишет он, — должна была прочно утвердиться на Печелийском заливе и найти свой естественный выход в его свободных гаванях, иначе все труды и жертвы долгих лет оказались бы бесплодными и великая сибирская империя осталась бы только гигантским тупиком».

«Только неразумное резонерство, — писал Д. И. Менделеев, — спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело… путь к океану — Тихому и Великому, к равновесию центробежной нашей силы с центростремительной, к будущей истории, которая неизбежно станет совершаться на берегах и водах Великого океана».

Но почему же тогда историческая оборона России на ее западных рубежах приковала нас к Европе как к «общеевропейскому дому», в котором мы всегда или робко стоим в прихожей, или отважно воюем, растрачивая национальную энергию впустую? Европа, всегда закрытая для нас английскими, германскими, французскими, австро-венгерскими засовами, была для нас неодолимым рубежом.

Впрочем, именно в царствование Николая II Россия стала осознавать, что ее будущее — в Азии. Она не хотела войны с Японией, не была к ней готова, но когда японский ультиматум поставил ее перед выбором: отступить с Дальнего Востока или защищаться, ответ был предопределен. Русские согласились почти на все японские условия, кроме защиты своих интересов в Маньчжурии. Японцы стремились к большему. Они задержали в Нагасаки телеграмму российского МИДа послу Розену на четыре дня и доставили ее уже после разрыва дипломатических отношений. Япония, закончив в 1903 году программу вооружений, хотела войны.

Подпоручик Кутепов был песчинкой в поднявшейся буре. Он не задавал себе ненужных вопросов о том, что он делает в Маньчжурии. Евразийская природа России еще не осознавалась им. Это придет гораздо позже, уже в эмиграции, когда надо будет выбирать, с кем бороться за интересы России, можно ли идти в одном строю с ее вечными соперниками. А пока же другие русские, как исследователи из далеких миров, предупреждали: «Для Всероссийской державы нет другого исхода, — или стать тем, чем она от века призвана быть (мировой силой, сочетающей Запад с Востоком), или бесславно и незаметно пойти по пути падения, потому что Европа сама по себе нас в конце концов подавит внешним превосходством своим, а не нами пробужденные азиатские народы будут еще опаснее, чем западные иноплеменники».

Эти слова и сегодня, в конце двадцатого века, явно проигранным Россией, звучат пророчески. Да только многие ли их способны понять?

В начале века таких было мало.

Судьба войны решалась не на полях сражений, и не Ляоян, не Сандепу, не Мукден определили в конце концов ее итог. Связанные с Россией всего лишь одной ниткой железной дороги войска должны были отступать, маневрировать, выжидать, то есть применять тактику 1812 года, что командующий русской армией генерал А. Н. Куропаткин и стал осуществлять, наметив рубежом отхода Харбин. В свое время Куропаткин был начальником штаба у Скобелева, но, увы, не обладал должной силой натуры да и необходимыми полномочиями. Например, ему приходилось скрывать свое намерение отступать ради выравнивания возможностей.