Святослав Рыбас - Генерал Кутепов Страница 8

Эти слова и сегодня, в конце двадцатого века, явно проигранным Россией, звучат пророчески. Да только многие ли их способны понять?

В начале века таких было мало.

Судьба войны решалась не на полях сражений, и не Ляоян, не Сандепу, не Мукден определили в конце концов ее итог. Связанные с Россией всего лишь одной ниткой железной дороги войска должны были отступать, маневрировать, выжидать, то есть применять тактику 1812 года, что командующий русской армией генерал А. Н. Куропаткин и стал осуществлять, наметив рубежом отхода Харбин. В свое время Куропаткин был начальником штаба у Скобелева, но, увы, не обладал должной силой натуры да и необходимыми полномочиями. Например, ему приходилось скрывать свое намерение отступать ради выравнивания возможностей.

Впрочем, генералы Куропаткин ли, Линевич или кто-то другой не влияли на настроение российского общества, то есть на мнение просвещенной интеллигентской публики, которая желала нашей армии поражения.

«Я прекрасно помню, — свидетельствует генерал Е. И. Мартынов, — как один мой знакомый, ныне видный и притом далеко не левый член Думы, откровенно сказал мне: „Чем хуже будет вам в Маньчжурии, тем лучше станет нам в России“.

Велась жестокая борьба за власть. Даже такие зубры государственности, как С. Ю. Витте не скрывал своих „пораженческих“ взглядов. „Как политик, говорил он в начале июля 1904 года, — я боюсь быстрых и блестящих русских успехов; они сделали бы руководящие санкт-петербургские круги слишком заносчивыми… России следует еще испытать несколько военных неудач“.

Что же говорить об оппозиции? Эсеры прямо заявляли, что всякая победа грозит России бедствием укрепления порядка, а всякое поражение приближает час избавления.

В октябре 1904 года в Париже собрались на совещание представители оппозиционных и революционных партий. Среди них было много национальных партий — польская, армянская, грузинская, латышская, финская. На конференции были вынесены резолюции „об уничтожении самодержавия“, о замене его „демократическим строем, основанным на всеобщей подаче голосов“, а также о „праве национального самоопределения“ народов России. Революционные партии затем заседали отдельно от конституционалистов и вынесли решения пораженческого характера и в поддержку террора.

Это трудно представить, например, в той же Японии! Ведь шла война. И тем не менее это так.

Убийствами министров, губернаторов, офицеров доказывалось стремление к прогрессу общества.

До Кутепова все это доходит как сквозь толстую вату. Армия совершенно спокойна, начинает крепнуть, получая все больше и больше подкреплений. Время работает на Россию. Япония уже вывела все свои силы, а Россия еще только начала разворачиваться. Могла ли война завершиться успешно для нее? Безусловно. Это признавали и те, кто совсем не желал такого исхода. Если бы в тылу был покой, то в конце концов Куропаткин передавил бы чашу весов на свою сторону.

Однако внутренние волнения все больше мешали армии. Кому они были выгодны? Теперь уже достаточно много свидетельств, подтверждающих участие Японии в финансировании антигосударственных акций в России. Об этом писал в своих воспоминаниях руководитель эсеровского террора Борис Савинков: „Член финской партии активного сопротивления Конни Циллиакус сообщил центральному комитету, что через него поступило на русскую революцию пожертвование от американских миллионеров в размере миллиона франков, причем американцы ставят условием, чтобы эти деньги пошли на вооружение народа и распределены были между всеми революционными партиями. Ц.К. принял эту сумму, вычтя 100 000 фр. на боевую организацию“.

О значительной помощи японцев русским революционерам как о бесспорном факте писал в книге „Закат России“ английский журналист Диллон. О связях Циллиакуса с японским полковником Акаши, „который вручил ему значительную сумму денег на закупку оружия для восстания в Петербурге и на Кавказе“, говорит в воспоминаниях и П. Н. Милюков.

Конечно, из этого вовсе не следует, что первая русская революция взошла на долларах и иенах. Было достаточно и своих, отечественных дрожжей, прежде всего то противоречие, которое разрешали реформы Столыпина.

Но зададимся вопросом, какая часть русской смуты привнесена со стороны?

Точного ответа мы не знаем. Зато будет уместно в качестве иного довода привести суждение С. Ю. Витте, который, кстати, был ярым противником войны:

„Между тем, если взирать на будущее не с точки зрения, как прожить со дня на день, то, по моему мнению, наибольшая опасность, которая грозит России — это расстройство церкви православной и угашение живого религиозного духа. Если почтенное славянофильство оказало России реальные услуги, то именно в том, что оно выяснило это еще пятьдесят лет назад с полной очевидностью.

Теперешняя революция и смута показали это с реальной, еще большей очевидностью. Никакое государство не может жить без высших духовных идеалов. Идеалы эти могут держать массы лишь тогда, если они просты, высоки, если они способны охватить души людей, — одним словом, если они божественны. Без живой церкви религия обращается в философию, а не входит в жизнь и ее не регулирует. Без религии же масса обращается в зверей, но зверей худшего типа, ибо звери эти обладают большими умами, нежели четвероногие… Мы делаемся постепенно менее всех верующими, Япония нас побила потому, что она верит в своего бога несравненно более, чем мы в нашего. Это не афоризм или настолько же афоризм, насколько верно то, „что Германия победила Францию в 1870 г. своей школой“.

И разве не прав Витте?

Но Кутепов, думается, вряд ли бы с ним согласился. Армия стояла крепко — и в вере, и в дисциплине. А взглянуть шире, посвободнее, ему не было необходимости. Его удел — самый передний край боя.

Зато другие, еще до нападения Японии, оглядывались в беспокойстве. Они предостерегали, что в политику самых культурных государств все сильнее приникают идеи беспощадного эгоизма, что западные университеты являются очагами национального духа, в это время в полуобразованной России во всех газетах и университетах доказывается, что национализм есть понятие отжившее, что патриотизм не достоин современного „интеллигента“ который должен в равной степени любить все человечество, что война есть остаток варварства, армия — главный тормоз прогресса и т. п.

Предостерегающие голоса раздавались в академической военной среде: „Общество начинает презирать воинскую доблесть и службу Отечеству!“, „Ослабляется боевой дух офицеров!“, „Неужели для своего излечения Россия должна пережить новое иноземное нашествие?!“ — подобные мысли заботили многих.