Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось Страница 70

А потом танцоры подбежали к Лундстрему, чтобы поблагодарить, завязалась короткая беседа, к удивлению танцоров — на английском языке. Музыканты говорили по-английски, восхищаясь их танцем! Это изумило московских гостей окончательно.

Но этот номер, да еще с «бисированием», для Лундстрема так просто не прошел: в отделе культуры ЦК (опять кто-то «поставил в известность»!) состоялась джазовая баталия, статья «Музыкальные стиляги» свое дело сделала не только для Сеульского, теперь на очереди был Лундстрем со своим оркестром, и, судя по всему, до закрытия очередного московского джаза оставались считанные часы. Особенно витийствовал парткульттрегер с фамилией, носящей библейский оттенок, — Апостолов, но по своим воззрениям далекий от христианской терпи мости. Дать бы ему волю, и оркестр был бы выслан обратно в Казань, а его руководителя, этого шведа, можно бы отправить подальше, в родную Читу. Но на совещании в ЦК слово взял сильный и авторитетный в партийных кругах министр культуры Михайлов, не только очевидец, но и участник происшедшего в Колонном зале триумфа рок-н-ролла. Он заявил, что джаз запрещать нельзя; при всем желании товарища Апостолова сделать это невозможно, потому что джаз завоевал весь мир, а если мы хотим жить в дружбе со всеми народами, нам следует считаться с их вкусами. И потом, джаз джазу рознь. Лундстрем играет не буржуазную музыку, а, например, татарскую, это оркестр с широким профилем и широкой сферой деятельности.

Это был аргумент, неожиданный для Апостолова, и поэтому тот сник.

Так что татарская музыка (в Казани сам Лундстрем написал оркестровую пьесу «Легенда о Сюимбике», построенную на народных татарских мелодиях). дай бог ей здоровья, выручила советский джаз от очередного изгнания.

В этих эпизодах прослеживается любопытная закономерность. Стараниями комсомола джаз в преддверии московского фестиваля был частично освобожден от запретительных пут и повернут к фестивальным вершинам. В конце июля — первой половине августа 1957 года его можно было услышать в Москве: джазовые составы приехали на фестиваль из разных стран. И вот бывший комсомольский руководитель в масштабе страны Николай Александрович Михайлов во всеуслышание (и где — в ЦК!) защищает джаз вообще и оркестр Лундстрема — в частности. Так что комсомол и партия не всегда были едины. Но партия дала в руки комсомолу игрушку и теперь, отойдя чуть в сторону, смотрела, что любимое дитя с ней сделает. А дитя любило танцевать фокстроты и приветствовало рок-н-ролл.

Итак, оркестру Лундстрема и ему лично отпустили грехи, но баланс сил недолго удерживался на весах времени. Однажды чаша весов круто пошла вниз под нажимом недоброжелателей джаза со Старой площади.

Во время XXII съезда КПСС — напомню, съезда исторического, продлившего «оттепель» в наших краях, — шел концерт для его делегатов, забивших зал Кремлевского дворца в отсутствие еще не построенного Дворца съездов. Концерт для делегатов съезда — дело ответственное, его постановку доверяют режиссерам, понимающим толк в массовых зрелищах, участвуют в концерте, как правило, именитые хоры, оркестры, ансамбли песни и пляски, и каждый, кто ставит такой концерт, всегда старается чем-то удивить, показать размах, соригинальничать, чтобы заслужить похвалу генсека, непременно находившегося в зале. Похвала — это еще и премия, а то и орден или звание. Так было и на этот раз. Постановщиком оказался человек молодой, но уже с хорошей репутацией, в дальнейшем — мастер подобных зрелищ, и не только на кремлевских концертных площадках, но и на стадионах. Вот он-то и решил удивить народ, не предполагая, чем все может закончиться, и прикоснулся к джазу. Но джаз — «инструмент» сложный, и прикасаться к нему следует с величайшей осторожностью, чтобы не навредить. Постановщик же согнал воедино целых четыре оркестра, один мощнее другого! Можно себе представить силу звука, обрушившегося на капитально сложенные стены театра в Кремле, не слышавшие ничего подобного. Они же могли рухнуть! А заиграл этот объединенный оркестр ни больше ни меньше как «Нам песня строить и жить помогает». На этот раз песня не только не помогла постановщику, но и помешала довести его режиссерские замыслы до завершения — до собственного триумфа. Не выдержав грома победы, разъяренный Никита Сергеевич не вышел, а выскочил из ложи, шариком скатился по лестнице и больше в зал не вернулся. Постановщику же потом вместо премии выдали билет до Якутска, где на безбрежных просторах он получил возможность воплощать свои идеи целых четыре года, пока не был прощен уже брежневской Москвой. Для оркестра же Олега Лундстрема жизнь на некоторое время оказалась Не в радость, на него, как и несколько лет назад на Саульского, показывали в чиновничьих кругах пальцем — «это тот Лундстрем, который…». Но постепенно все улеглось, кризис миновал вместе с уходом на пенсию по состоянию здоровья главного пострадавшего.

Алексей Афанасьевич Котяков пригласил Майю на прослушивание, что называется, в рабочем порядке, и вовсе не с тем, чтобы убедиться в правильности выбора маэстро, а чтобы поближе познакомиться с ней и определить ее репертуар. Так же как и Олег Леонидович, он не только слышал ее, но еще и знал мнение знатоков эстрады о том, что Майя — без пяти минут звезда.

Но, послушав ее в репетиционной комнате, он решил прибавить к этим «пяти минутам» еще немного времени, чтобы обновить репертуар: кроме зарубежных песен, должны быть и советские.

Он прослушал «Тишину», Майя очень старалась, чтобы эта ее любимая песня Котякову понравилась, и так оно и случилось. Алексей Афанасьевич и впрямь был очарован пением Майи, но сразу же сказал, что «Тишина» — песня, конечно, замечательная и на тех, кто ее ругает, обращать внимания не стоит, но пока она не в счет — выходить следует в первую очередь со своими песнями, и они подчеркнут ее индивидуальность, а «Тишину» запели многие, не говоря уж о том, что песня эта — Трошина и Трошин вне конкуренции.

Но Котяков считал, что окончательно расставаться с песнями на иностранных языках было бы опрометчиво, торопиться не нужно, все же благодаря им Майю заметили. Но не только благодаря ее пению эти песни стали популярными, они и сами по себе хороши, не так уж, много певцов и певиц, которые любят петь нечто подобное, они — наперечет, а Майя — одна из лучших, если не сказать прямо — лучшая. Но нужно обновлять эту часть репертуара, и Котяков предложил взять две песни, которых Майя еще не пела. Первая — «Тротена карайре», поется на португальском, песня бразильская. В ней нет никаких вокальных трудностей, но есть латиноамериканский темперамент, который необходимо соблюсти. «Вы это в «Коимбре» прекрасно делали, несмотря на то что в вашем характере песни неторопливые, лирического склада».