Борис Емельянов - Снежинск – моя судьба Страница 8

Беспартийный, но признаёт руководящую роль партии в организации государственной жизни (если моложе 28 лет – член ВЛКСМ). Единственно правильной считает социалистическую идеологию, отечеству предан, работу в оборонной сфере считает своим почётным долгом. От работы не уклоняется, наоборот, рвётся к ней. К делу относится добросовестно, трудится творчески, инициативно, не корысти ради и не за страх, а за совесть. За новую работу берётся с увлечением.

Семейный, живёт в коммуналке, «с подселением». Зарплатой удовлетворён, хотя от повышения не отказался бы. От «красивой жизни» тоже не отказался бы, но на непорядочные поступки ради этого не пойдет, а житейские затруднения переносит без ропота.

Общителен, социально активен, охотно участвует в общественных мероприятиях, субботниках, народных стройках, физкультурно-спортивных массовках.

В общении порядочен, честен, не нахал, не грубиян, не стяжатель, не завистник.

Честолюбив, мечтает совершить выдающееся. Любит природу. Эмоционален. Начитан. И с юмором у него всё в порядке…

Можно ожидать обвинения в том, что это не реальный портрет, а приукрашенная икона, искусственное совмещение всех известных положительных черт и качеств человеческой натуры, которые подведены под общую гребёнку. Но в опровержение такого обвинения можно привести реальные примеры, подтверждающие правдивость образа.

Так, в городе в те годы практически не было воровства. Квартиры и стоящие на улице машины не запирались. Пьяные драки, наркомания и прочие негативы были неведомы.

Деньги в долг, когда, например, подошла очередь на машину, а собственных накоплений не хватает, давались без расписок и возвращались без напоминаний…».

Добавлю от себя и еще одно качество жителей города того времени: никто из владельцев автомобилей не брал денег с попутных пассажиров даже при поездке на большие расстояния. Характерный, хотя и оказавшийся неприятным для меня случай произошёл однажды со мной. Это было осенью 1962 года, когда вместе с преподавателем нашего института Николаем Семёновичем Кофановым я возвращался после командировки в Москву – в Управление кадров и учебных заведений МСМ. Мы прилетели в аэропорт Кольцово поздно вечером, опоздав к нашему городскому автобусу, и очень сожалели, что придётся ждать до утра. Расстроенные, мы то сидели в зале, то выходили наружу, как вдруг к нам подошёл молодой интеллигентного вида человек и сказал: «Я знаю, что вы из Челябинска-50; я приехал встречать знакомых, но узнал, что они не смогли прилететь, так что могу довести вас». Как потом оказалось, это был сотрудник КБ-2 основного предприятия Борис Иванович Коротун. Мы, конечно, не стали отказываться и благополучно добрались до города. Первым, оказавшись недалеко от места своего проживания, попросил остановиться Кофанов. Мне никогда ранее не доводилось пользоваться попутным транспортом, и я был в некотором недоумении: может быть, надо было заплатить водителю? И вдруг Кофанов, вылезая из машины, бросил фразу: «Борис Михайлович, расплатитесь потом с товарищем!». Водитель хранил непонятное мне молчание: то ли был согласен с этим, то ли недоволен такой «подсказкой». Мы двинулись дальше, и я ломал голову: что же мне делать? Чутьё подсказывало, что от оплаты водитель откажется, но после остановки я решил, всё-таки, спросить его, сколько мы должны? До сих пор не могу забыть свой невольный позор, когда я услышал резкий ответ: «Выходите, и чтоб больше я вас не видел!». Позднее я встречал этого человека на улице, и всякий раз, здороваясь, испытывал чувство стыда, тем более что вёл он себя весьма сдержанно…

Мои заботы как секретаря комсомольской организации не отличались особыми сложностями, и я делал то, что от меня требовалось, хотя и без излишнего рвения. Несколько досаждала мне порой лишь чрезмерная, как мне казалось, активность заместителя директора вечернего института по учебной части Сталины Ефимовны Саниной, которая почему-то выказывала к моей персоне явное расположение и часто предлагала какие-то новации. Она была старше меня лет на шесть, но по неуёмному своему характеру превосходила даже самых молодых сотрудников.

Одна из идей, родившаяся в её беспокойной голове, заключалась в том, что и студентов-вечерников надо «охватывать» различными мероприятиями. Первое, что она придумала, были вечера отдыха, в подготовке которых она надеялась на моё участие. Я пытался объяснить ей, что меня избрали секретарем комсомольской организации сотрудников, а не студентов, поэтому я не должен этим заниматься. Кроме того, я был убеждён, что устраивать какие-то вечера для студентов, до предела загруженных и на работе, и в институте, можно было бы только в воскресные дни, на что тоже согласятся немногие. Тем не менее, энергичная Сталина Ефимовна решила попробовать. Она объяснила, что и нашим студентам нужно хотя бы иногда встречаться вместе, в неофициальной обстановке: это им пойдёт только на пользу. Санина оказалась права. Первый вечер отдыха всем понравился. Позднее прошли ещё два или три подобных мероприятия, но постепенно всё как-то незаметно сошло на нет. О вечерах пришлось на какое-то время забыть ещё и потому, что Сталина Ефимовна в конце 1962 года, будучи по образованию химиком, перешла на работу в технологический сектор предприятия. Её место занял В. С. Филонич, о котором я уже рассказывал.

Далеко не всё в комсомольской деятельности приходилось мне по душе. На мою долю выпадали порой и не очень приятные хлопоты. Однажды, например, Филонич попросил меня побеседовать с молодой, почти совсем незнакомой мне женщиной, работавшей в институте уборщицей. Я видел её очень редко и ничего не знал о её проблемах. Оказалось, что она уже дважды пыталась покончить с жизнью. Я очень усомнился в своих способностях направить её на путь истинный, не верил в её «исправление» и Валерий Степанович, но всё же уговорил меня попробовать. Худенькая, небрежно одетая, с каким-то отрешённым выражением во взгляде, женщина произвела на меня довольно тягостное впечатление. Беседовали мы с ней долго, говорил в основном я, стараясь вести себя предельно деликатно и пытаясь понять, что у неё на душе.

Не знаю, повлияла ли эта беседа или какие-то другие обстоятельства, не известные мне, но эта женщина около двух лет продолжала работать в институте, и при встречах здоровалась со мной. Случалось ли с ней что-либо неприятное впоследствии, мне не известно.

Вторую беседу, но совершенно по другому поводу, мне пришлось проводить с человеком неординарным и потому, наверное, казавшимся многим странным. Это была преподаватель физики молодой специалист Евгения Смирнова, окончившая Ленинградский госуниверситет. Худая, с необычной формой продолговатого, неестественно узкого, некрасивого лица и очень живыми, горящими глазами, она всегда говорила всё, что думала, совершенно не заботясь о том, как к этому отнесутся окружающие. Меня это слегка забавляло, но не обескураживало. Я видел в ней человека редкой искренности, всегда очень просто и чётко выражавшего свои мысли, но некоторые её суждения не придавали ей авторитета среди сотрудников – по большей части, таких же молодых, как и она.

Женя, например, говорила, что она учёная, замуж выходить не собирается, а если и выйдет, то за такого человека, который будет вести домашнее хозяйство, ходить по магазинам и готовить пищу. Мы в таких случаях подтрунивали над ней, но она была совершенно убеждена в своей правоте и отметала все наши суждения на её счет. Кроме того, она любила подчёркивать, что училась у выдающегося учёного физика-теоретика В. А. Фока, считая, по-видимому, что это давало ей неоспоримое превосходство над другими преподавателями. Скорее всего, её знания в области физики действительно были намного выше среднего уровня, но студенческая аудитория её не понимала. Вскоре до В. С. Филонича стали доходить многочисленные жалобы, в обоснованности которых он убедился, побывав на одной из лекций Смирновой. Он пытался ей объяснить, что она выступает не перед аспирантами, а перед обычными студентами, да ещё и вечерниками, и поэтому материал надо излагать более доступным языком и в рамках учебной программы, но Женя не могла заставить себя опуститься на столь «примитивный» уровень и продолжала занятия в том же духе. Валерий Степанович обратился ко мне как к секретарю комсомольской организации с просьбой как-то вразумить Смирнову. Я сначала отказывался, тем более что она в комсомоле не состояла, но просьба хорошего человека – дело святое, и я согласился поговорить с Женей, заранее предчувствуя бесперспективность этой затеи. Беседа состоялась, моя подопечная неожиданно выразила согласие с моими доводами, но так и не смогла изменить своей манере. Вскоре её попробовали на курсах повышения квалификации для наиболее подготовленных специалистов предприятия, но даже они не смогли оценить её научные экскурсы в область теоретической физики. Года через два Смирнова попросила отпустить её из института. Никто не возражал, и она уехала, как потом мы узнали, в Крым, где, после успешного решения какой-то очень непростой тестовой задачи, была принята в астрофизическую обсерваторию.