Борис Емельянов - Снежинск – моя судьба Страница 9

Несмотря на хорошее отношение ко мне и молодых коллег, и руководства института – в том числе и за мою общественную работу, я оценивал свои организаторские способности как весьма скромные и никогда не стремился к какому-то лидерству. Тем более неожиданным было вручение мне в конце октября 1961 года в горкоме ВЛКСМ Похвального листа «в честь 43 годовщины ВЛКСМ и за активное участие в работе комсомольской организации». Я воспринял это внимание ко мне как недостаточно заслуженное и вскоре забыл об этом поощрении.

Годовщина советского комсомола отмечалась на фоне куда более значимого события – 22-го съезда КПСС, который проходил необычно долго – с 17 по 31 октября 1961 года. Естественно, мне нужно было не только самому постигать суть решений съезда, но и обеспечить изучение комсомольцами его материалов.

Главным документом, которому уделялось особое внимание, была новая Программа КПСС. Она неизменно включалась в планы политической учёбы, не обходились без её обсуждения и некоторые партийные, комсомольские собрания, а также политинформации, проводимые один раз в две недели в трудовых коллективах.

В Программе указывалось, что построение коммунизма связано с решением трех исторических задач: созданием к 1980 году материально-технической базы коммунизма, развитием коммунистических общественных отношений и воспитанием нового человека. И в Программе, и в Уставе партии появился составленный, видимо, весьма романтически настроенными идеологами «Моральный кодекс строителя коммунизма». Каждый коммунист должен был соблюдать «во всей своей жизни» и прививать трудящимся следующие нравственные принципы:

– преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма;

– добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест;

– забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния;

– высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов;

– коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного;

– гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку – друг, товарищ и брат;

– честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;

– взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей;

– непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству;

– дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни;

– непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов;

– братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами.

Я хорошо помню, что, несмотря на привлекательность намеченных съездом грандиозных преобразований, в возможность их реализации мало кто верил. Задачи в области экономической политики с перечислением небывало высокого уровня планируемых достижений не отвечали на главный вопрос: а за счёт чего, каким образом всё это будет осуществляться, по мановению какой волшебной палочки в СССР всего лишь через двадцать лет будет достигнута «высшая в истории производительность труда»? У меня невольно создавалось впечатление, что Программа была не разработана, а сочинена. Иного, наверное, и быть не могло, поскольку науки построения коммунистического общества никогда не было: о нём могли судить только утописты, изобретавшие идеальное будущее в своих необыкновенно «просветленных» головах. Я, конечно, старался держать эти мысли при себе, но в кругу самых близких товарищей мы были совершенно откровенны. Среди таких людей был не только Валера Филонич, но и два Володи: Легоньков и Скутельников, с которыми я в то время подружился (Легоньков работал в математическом секторе предприятия и был одним из ведущих специалистов в области программирования, а Скутельников – преподавателем, а позднее и заведующим кафедрой автоматики в МИФИ-6).

В общем, чувства от принятых съездом решений возникали противоречивые, но от проработки его материалов уклониться было невозможно: система партийного руководства полностью исключала такие вольности. Вероятно, Хрущёв, воспитанный на коммунистических идеях, был действительно убеждён, что решения съезда будут выполнены, но реальная ситуация в стране довольно скоро стала лишь углублять пессимистические настроения.

В стране еще до 22-го съезда ощущалась нехватка ряда продуктов питания, а в 1962 году в ряде областей стали вводится карточки. Знаменитые в те годы и всеми любимые украинские эстрадные артисты посвятили этому ставшую популярной в народе шутку. На вопрос Штепселя (Березина): «Где ты продукты покупаешь?» Тарапунька (Тимошенко) отвечал: «Да я сумку к репродуктору подвешиваю!». Газеты и радио утверждали, что мы догоняем Америку по производству мяса и молока на душу населения, что уже перегнали капиталистические страны по ряду показателей, а наиболее востребованных продуктов в магазинах отнюдь не прибавлялось. Особенно негативную реакцию у народа вызвало «временное» повышение с 1 июня 1962 года цен на мясомолочные продукты. А примерно через год даже в нашем, «особом», городе начались перебои с хлебом и мукой. Позднее стало известно, что в конце 1963 года СССР начал закупать за рубежом пшеницу.

Горькое недоумение у многих вызвало и переименование вскоре после съезда Сталинграда в Волгоград. Я долго переживал это надругательство над историей, наверное, и потому, что считал этот город родным. Даже Сталинградскую битву стали называть битвой на Волге! Похоже, не восприняли новое имя и некоторые руководители города и области: долгие годы местный автотранспорт сохранял старые регистрационные номера с привычными для всех буквами «СТ».

Но особенно остро отложился в памяти Карибский кризис, начавшийся 22 октября 1962 года. Мы тогда не знали многих деталей развернувшегося между США и СССР конфликта, подробности появились позднее. Стало известно, что в связи с угрозой вторжения на Кубу войск США Фидель Кастро обратился к Хрущёву с просьбой оказать помощь в укреплении обороноспособности страны. Советский Союз скрытно разместил на Кубе ракеты среднего радиуса действия, которые были вскоре обнаружены американскими самолётами У-2 во время разведывательной фотосъёмки. Президент США Джон Кеннеди призвал Хрущёва вывезти ракеты с Кубы и сконцентрировал в районе Карибского моря соединения флота и стратегическую авиацию. Ядерные подводные лодки США были приведены в боевую готовность. Напряжение нарастало. Мир стоял у порога казавшейся многим вполне реальной ядерной катастрофы. Было очень тревожно. В те дни я мысленно готовился к самому худшему, полагая, что в любой момент может быть объявлена военная мобилизация, которая не обойдет и лично меня. Наконец, 27 октября, СССР заявил о готовности вывезти с Кубы вооружение при условии, что США уберут свои ракеты из Турции. Кеннеди это условие отклонил. Через несколько дней, в самый критический момент противостояния, СССР демонтировал свои ракеты на Кубе. Это было трудное, но единственно приемлимое в сложившейся ситуации решение! Все, кто переживал за исход опаснейшей конфронтации, вздохнули с облегчением: мир был спасен…

Между тем, в моей работе все складывалось хорошо. Новый директор института Игорь Павлович Тютерев – довольно колоритный и интересный в общении человек, с самого начала относился ко мне не только с уважением, но, можно даже сказать, по-дружески. Интересуясь делами на кафедре, он, так же, как и В. Филонич, всегда был готов оказать всяческую поддержку.

Большинству молодых сотрудников института импонировала и личность Сергея Алексеевича Школьникова. Он был заметно старше нас, и, как потом мы узнали, прошёл через все перипетии Великой Отечественной войны, вернувшись домой в звании гвардии майора с боевыми орденами и четырьмя ранениями. В результате последнего из них он потерял ногу и ходил с массивным костылем, не спеша, но уверенно перемещая свое крепко скроенное тело.

День Победы в институте, как и повсюду в нашей стране, отмечали с особым настроением. Главные поздравления посвящались, конечно, Сергею Алексеевичу. Он был доволен таким вниманием и всегда участвовал в праздничных мероприятиях. Не отказываясь от спиртного, не терял при этом присущего ему достоинства, но однажды попал в весьма неприятную ситуацию.

Случилось это в субботний день, 8 мая 1962 года. Крепко выпив, Сергей Алексеевич вместе со слесарем Березиным – тоже участником войны и тоже нетрезвым – направился в мастерскую, в подвальное помещение школьного здания. Почему-то Школьников пригласил и меня, так что я оказался невольным свидетелем произошедшего инцидента. Вначале Сергей Алексеевич вёл себя спокойно, но вскоре потребовал от Березина водки, считая, что он наверняка где-нибудь припрятал её про запас. Хозяин мастерской сказал, что у него ничего нет. Школьников продолжал наседать на него, не принимая во внимание недовольство Березина. В какой-то момент Сергей Алексеевич подошёл к одному из станков, стал к чему-то придираться, а затем так сильно дернул ручку маховичка суппорта, что она, будучи, видимо, не до конца закреплённой, оторвалась. Березин набросился на него с ругательствами. Школьников, пригрозив ему костылем, двинулся к выходу. Посчитав, что перепалка завершилась, я опередил его, поднялся наверх и, выйдя на улицу через боковую дверь здания, пошёл домой.