Эльдар Ахадов - Кругосветная география русской поэзии Страница 8

В Риме есть обычай

в Новый год выбрасывать

на улицу старые вещи.

Рим гремит, как аварийныйотцепившийся вагон.А над Римом, а над РимомНовый год, Новый год!Бомбой ахают бутылкииз окон,из окон,ну, а этот забулдыгаванну выпер на балкон.А над площадью Испании,как летающий тарел,вылетает муж из спальни —устарел, устарел!В ресторане ловят голого.Он гласит: «Долой невежд!Не желаю прошлогоднего.Я хочу иных одежд».

Жизнь меняет оперенье,и летят, как лист в леса,телеграммы,объявленья,милых женщин адреса.Милый город, мы потонемв превращениях твоих,шкурой сброшенной питонасветят древние бетоны.Сколько раз ты сбросил их?Но опять тесны спидометрытвоим аховым питомицам.Что еще ты натворишь?!Человечество хохочет,расставаясь со старьем.Что-то в нас смениться хочет?Мы, как Время, настаем.Мы стоим, забыв делишки,будущим поглощены.Что в нас плачет, отделившись?Оленихи, отелившись,так добры и смущены.Может, будет год нелегким?Будет в нем погод нелетных?Не грусти – не пропадем.Образуется потом.Мы летим, как с веток яблоки.Опротивела грызня.Но я затем живу хотя бы,чтоб средь ветреного дня,детектив глотнувши залпом,в зимнем доме косолапомкто-то скажет, что озяблабез меня,без меня…И летит мирами где-тов мрак бесстрастный, как крупье,наша белая планета,как цыпленок в скорлупе.Вот она скорлупку чокнет.Кем-то станет – свистуном?Или черной, как грачонок,сбитый атомным огнем?Мне бы только этим милымне случилось непогод…А над Римом, а над миром —Новый год, Новый год……Мандарины, шуры-муры,и сквозь юбки до утралампамисквозь абажурысветят женские тела.

Вяземский Пётр Андреевич

РИМРим! всемогущее, таинственное слово!И вековечно ты, и завсегда ты ново!Уже во тьме времен, почивших мертвым сном,Звучало славой ты на языке земном.Народы от тебя, волнуясь, трепетали,Тобой исписаны всемирные скрижали;И человечества след каждый, каждый шагСтезей трудов, и жертв, и опытов, и благ,И доблесть каждую, и каждое стремленье,Мысль светлую облечь в высокое служенье,Все, что есть жизнь ума, все, что души естьстрасть —Искусство, мужество, победа, слава, власть, —Все выражало ты живым своим глаголом,И было ты всего великого символом.Мир древний и его младая красота,И возмужавший мир под знаменем креста,С красою строгою и нравственным порядком,Не на тебе ль слились нетленным отпечатком?Державства твоего свершились времена;Другие за тобой слова и имена,Мирского промысла орудья и загадки,И волновали мир, и мир волнуют шаткий.Уж не таишь в себе, как в урне роковой,Ты жребиев земли, покорной пред тобой,И человечеству, в его стремленьи новом,Звучишь преданьем ты, а не насущным словом,В тени полузакрыт всемирный великан:И форум твой замолк, и дремлет Ватикан.Но избранным душам, поэзией обильным,И ныне ты еще взываешь гласом сильным.Нельзя – хоть между слов тебя упомянуть,Хоть мыслью по тебе рассеянно скользнуть,Чтоб думой скорбною, высокой и спокойнойНе обдало души, понять тебя достойной.

Мережковский Дмитрий Сергеевич

РИМКто тебя создал, о, Рим? Гений народной свободы!Если бы смертный навек выю под игом склонив,В сердце своем потушил вечный огонь Прометея,Если бы в мире везде дух человеческий пал, —Здесь возопили бы древнего Рима священные камни:«Смертный, бессмертен твой дух, равен богам человек!»

Тютчев Фёдор Иванович

РИМ НОЧЬЮВ ночи лазурной почивает Рим.Взошла луна и овладела им,И спящий град, безлюдно-величавый,Наполнила своей безмолвной славой…

Как сладко дремлет Рим в ее лучах!Как с ней сроднился Рима вечный прах!..Как будто лунный мир и град почивший —Всё тот же мир, волшебный, но отживший!..

Мандельштам Осип Эмильевич

С веселым ржанием пасутся табуны,И римской ржавчиной окрасилась долина,Сухое золото классической весныУносит времени прозрачная стремнина.Топча по осени дубовые листы,Что густо стелются пустынною тропинкой,Я вспомню Цезаря прекрасные черты —Сей профиль женственный с коварною горбинкой!Здесь, Капитолия и Форума вдали,Средь увядания спокойного природы,Я слышу Августа и на краю землиДержавным яблоком катящиеся годы.Да будет в старости печаль моя светла.Я в Риме родился, и он ко мне вернулся,Мне осень добрая волчицею былаИ – месяц Цезаря – мне август улыбнулся.

Иванов Вячеслав Иванович

СТАРОСЕЛЬЕЖурчливый садик, и за нимТвои нагие мощи, Рим!В нем лавр, смоковница и розы,И в гроздиях тяжелых лозы.Над ним, меж книг, единый сонДвух сливших за рекой временДве памяти молитв созвучных, —Двух спутников, двух неразлучных…Сквозь сон эфирный лицезримТвои нагие мощи, Рим!А струйки, в зарослях играя,Поют свой сон земного рая.

Баратынский Евгений Абрамович

Ты был ли, гордый Рим, земли самовластитель,Ты был ли, о свободный Рим?К немым развалинам твоимПодходит с грустию их чуждый навеститель.За что утратил ты величье прежних дней?За что, державный Рим, тебя забыли боги?Град пышный, где твои чертоги?Где сильные твои, о родина мужей?Тебе ли изменил победы мощный гений?Ты ль на распутий временСтоишь в позорище племен,Как пышный саркофаг погибших поколений?Кому еще грозишь с твоих семи холмов?Судьбы ли всех держав ты грозный возвеститель?Или, как призрак-обвинитель,Печальный предстоишь очам твоих сынов?

Батюшков Константин Николаевич

УМИРАЮЩИЙ ТАССКакое торжество готовит древний Рим?Куда текут народа шумны волны?К чему сих аромат и мирры сладкий дым.Душистых трав кругом кошницы полны?До Капитолия от Тиоровых валов,Над стогнами всемирныя столицы,К чему раскинуты средь лавров и цветовБесценные ковры и багряницы?К чему сей шум? к чему тимпанов звук и гром?Веселья он или победы вестник?Почто с хоругвией течет в молитвы домПод митрою апостолов наместник?Кому в руке его сей зыблется венец,Бесценный дар признательного Рима,Кому триумф? – Тебе, божественный певец!Тебе сей gap… певец Ерусалима!

И шум веселия достиг до кельи той,Где борется с кончиною Торквато,Где над божественной страдальца головойДух смерти носится крылатой.Ни слезы дружества, ни иноков мольбы,Ни почестей столь поздние награды, —Ничто не укротит железныя судьбы, —Не знающей к великому пощады.Полуразрушенный, он видит грозный час.С веселием его благословляет,И, лебедь сладостный, еще в последний разОн, с жизнию прощаясь, восклицает:

«Друзья, о! дайте мне взглянуть на пышный РимГде ждет певца безвременно кладбище.Да встречу взорами холмы твои и дым,О, древнее Квиритов пепелище!Земля священная героев и чудес!Развалины и прах красноречивый!Лазурь и пурпуры безоблачных небес,Вы, тополы, вы, древние оливы,И ты, о, вечный Тибр, поитель всех племен,Засеянный костьми граждан вселеннойВас, вас приветствует из сих унылых стенБезвременной кончине обреченной!

Свершилось! Я стою над бездной роковойИ не вступлю при плесках в Капитолий,И лавры славные над дряхлой головойНе усладят певца свирепой доли.От самой юности игралище людей,Младенцем был уже изгнанник,Под небом сладостным Италии моейСкитался, как бедный странник,Каких не испытал превратностей судеб?Где мой челнок волнами не носился?

Где успокоился? где мой насущный хлебСлезами скорби не кропился?Соренто! Колыбель моих несчастных дней.Где я в ночи, как трепетный АсканийОтторжен был судьбой от матери моей,От сладостных объятий и лобзаний, —Ты помнишь сколько слез младенцем пролил яУвы! с тех пор добыча злой судьбиныВсе горести узнал, всю бедность бытия.Фортуною изрытые пучиныРазверзлись подо мной, и гром не умолкал!Из веси в весь, из стран в страну гонимыйЯ тщетно на земли пристанища искал:Повсюду перст ее неотразимый!Повсюду молнии карающей певца!Ни в хижине оратая простоваНи под защитою Альфонсова дворцаНи в тишине безвестнейшего крова,Ни в дебрях, ни в горах не спас главы моейБесславием и славой удрученной,Главы изгнанника, от колыбельных днейКарающей богине обреченной…

Друзья! но что мою стесняет страшно грудь?Что сердце так и ноет и трепещет?Откуда я? какой прошел ужасный путь,И что за мной еще во мраке блещет?

Ферара… Фурии… и зависти змия!..Куда? куда, убийцы дарованья!Я в пристани. Здесь Рим. Здесь братья и семья,Вот слезы их и сладки лобызанья…И в Капитолии – Виргилиев венец!Так, я свершил назначенное Фебом.От первой юности его усердный жрец,Под молнией, под разъяренным небомЯ пел величие и славу прежних дней,И в узах я душой не изменился.Муз сладостный восторг не гас в душе моей.И Гений мой в страданьях укрепился.Он жил в стране чудес, у стен твоих, Сион.На берегах цветущих Иордана,Он вопрошал тебя, мутящийся Кедрон,Вас, мирные убежища Ливана!Пред ним воскресли вы, герои древних дней.В величии и в блеске грозной славы:Он зрел тебя, Готфред, владыка, вождь царей,Под свистом стрел спокойный, величавый:Тебя, младый Ринальд, кипящий, как АхиллВ любви, в войне счастливый победитель.Он зрел, как ты летал по трупам вражьих силКак огнь, как смерть, как ангел-истребитель…

И тартар низложен сияющим крестом!О, доблести неслыханной примеры!О, наших праотцев, давно почивших сном,Триумф святой! победа чистой веры!Торквато вас исторг из пропасти времен:Он пел – и вы не будете забвенны, —Он пел: ему венец бессмертья обречен,Рукою Муз и славы соплетенный.

Но поздно! я стою над бездной роковойИ не вступлю при плесках в Капитолий,И лавры славные над дряхлой головойНе усладят певца свирепой доли!» —

Умолк. Унылый огнь в очах его горел.Последний луч таланта пред кончиной,И умирающий, казалося, хотелУ Парки взять триумфа день единой,Он взором всё искал Капитолийских стен,С усилием еще приподнимался,Но мукой страшною кончины изнурен,Недвижимый на ложе оставался.Светило дневное уж к западу теклоИ в зареве багряном утопало,Час смерти близился… и мрачное челоВ последний раз страдальца просияло.С улыбкой тихою на запад он глядел…И, оживлен вечернею прохладой,Десницу к небесам внимающим воздел,Как праведник, с надеждой и отрадой.«Смотрите, – он сказал рыдающим друзьям, —Как царь светил на западе пылает!Он, он зовет меня к безоблачным странам,Где вечное светило засияет…Уж ангел предо мной, вожатай оных мест,Он осенил меня лазурными крылами…Приближте знак любви, сей таинственный крест..Молитеся с надеждой и слезами…Земное гибнет всё… и слава, и венец…Искусств и Муз творенья величавы,Но там всё вечное, как вечен сам творец,Податель нам венца небренной славы!Там всё великое, чем дух питался мой,Чем я дышал от самой колыбели.О, братья! о, друзья! не плачьте надо мной:Ваш друг достиг давно желанной цели.Отыдет с миром он и, верой укреплен,Мучительной кончины не приметит:Там, там… о, счастие!.. средь непорочных жен,Средь ангелов, Элеонора встретит!».

И с именем любви божественный погас,Друзья над ним в безмолвии рыдали,День тихо догорал… и колокола гласРазнес кругом по стогнам весть печали.«Погиб Торквато наш! – воскликнул с плачем Рим. —Погиб Певец, достойный лучшей доли!..»На утро факелов узрели мрачный дым,И трауром покрылся Капитолий.

Вознесенский Андрей Андреевич

ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ФАКЕЛЫКо мне является Флоренция,фосфоресцируя домами,и отмыкает, как дворецкий,свои палаццо и туманы.

Я знаю их, я их калькировалдля бань, для стадиона в Кировске.Спит Баптистерий – как развитиемоих проектов вытрезвителя.

Дитя соцреализма грешное,вбегаю в факельные площади.Ты калька с юности, Флоренция!Брожу по прошлому!

Через фасады, амбразуры,как сквозь восковку,восходят судьбы и фигурымоих товарищей московских.

Они взирают в интерьерах,меж вьющихся интервьюеров,как ангелы или лакеи,стоят за креслами глазея.

А факелы над черным Арноневыносимы —как будто в огненных подфарникахнесутся в прошлое машины!

– Ау! – зовут мои обеты,– Ау! – забытые мольберты,и сигареты,и спички сквозь ночные пальцы.– Ау! – сбегаются палаццо,авансы юности опасны —попался?!

И между ними мальчик странный,еще не тронутый эстрадой,с лицом, как белый лист тетрадный,в разинутых подошвах с дратвой —Здравствуй!

Он говорит: «Вас не поймешь,преуспевающий пай-мальчик!Вас продавщицы узнают.Вас заграницы издают.

Но почему вы чуть не плакали?И по кому прощально факелынад флорентийскими хоромамилетят свежо и похоронно?!»

Я занят. Я его прерву.В 10.30 – интервью…

Сажусь в машину. Дверцы мокры,Флоренция летит назад.И, как червонные семерки,палаццо в факелах горят.

Сурков Алексей Александрович

ФЛОРЕНЦИЯКаррарского мрамора белые блоки.И мышцы в намеке, и лица в намеке.Мятежная сила невольников РимаРождается в камне, могуча и зрима.По воле резца непонятной, чудеснойМолчанье гремит торжествующей песней.Гимн варварской мощи, дерзанью, работеПоет Микельанджело Буонаротти.У белого камня, у мраморной грудыСтоим, созерцая великое чудо.И видим, как времени власть побеждая,Ликуя в экстазе, любя и страдая,Сквозь годы исканий, сквозь путы сомненийИз холода глыб прорывается гений.

Блок Александр Александрович

Из цикла «Итальянские стихи»

ДЕВУШКА ИЗ SPOLETOСтроен твой стан, как церковные свечи.Взор твой – мечами пронзающий взор.Дева, не жду ослепительной встречи —Дай, как монаху, взойти на костер!

Счастья не требую. Ласки не надо.Лаской ли грубой тебя оскорблю?Лишь, как художник, смотрю за оградуГде ты срываешь цветы, – и люблю!

Мимо, всё мимо – ты ветром гонима —Солнцем палима – Мария! ПозвольВзору – прозреть над тобой херувима,Сердцу – изведать сладчайшую боль!

Тихо я в темные кудри вплетаюТайных стихов драгоценный алмаз.Жадно влюбленное сердце бросаюВ темный источник сияющих глаз.

ЕВГ. ИВАНОВУ

Холодный ветер от лагуны.Гондол безмолвные гроба.Я в эту ночь – больной и юный —Простерт у львиного столба.

На башне, с песнию чугунной,Гиганты бьют полночный час.Марк утопил в лагуне луннойУзорный свой иконостас.

В тени дворцовой галлереи,Чуть озаренная луной,Таясь, проходит СаломеяС моей кровавой головой.

Всё спит – дворцы, каналы, люди,Лишь призрака скользящий шаг,Лишь голова на черном блюдеГлядит с тоской в окрестный мрак

MADONNA DA SETTIGNANOВстретив на горном тебя перевале,Мой прояснившийся взорПонял тосканские дымные далиИ очертания гор.

Желтый платок твой разубран цветами —Сонный то маковый цвет.Смотришь большими, как небо, глазамиБедному страннику вслед.

Дашь ли запреты забыть вековыеВечному путнику – мне?Страстно твердить твое имя, МарияЗдесь, на чужой стороне?

Маковский Сергей Константинович

САД КОРСИНИУж были сумерки, когда привратниквпустил меня в пустынный сад Корсини, —темнели призрачные кущи пинийи пахли ароматней.

Куда-то в гору повела аллея:всё лавр, дубы, магнолии, каштаны.На перекрестках – смолкшие фонтаны,обломки мавзолея.

Крапивой грустно поросли боскеты,заброшенные клумбы одичали,по-прежнему одни ручьи журчалижурчаньем вечной Леты.

Как в царстве мертвых, я бродил по саду, —с площадок лестницы монументальнойбезлюдию аллей внимал печальнои шуму водопада.

И всё казалось мне таким знакомым —гигантских пальм стволы с корой косматой,и в заросли увечный мрамор статуй,и с тиной водоемы…

Вейдле Владимир Васильевич

БЕРЕГ ИСКИИНи о ком, ни о чем. Синева, синева, синева.Ветерок умиленный и синее, синее море.Выплывают слова, в синеву уплывают слова,Ускользают слова, исчезая в лазурном узоре.

В эту синюю мглу уплывать, улетать, улететь,В этом синем сияньи серебряной струйкой растаять,Бормотать, умолкать, улетать, улететь, умереть,В те слова, в те крыла всей душою бескрылой врастая…

Возвращается ветер на круги свои, а онаВ синеокую даль неподвижной стрелою несется,В глубину, в вышину, до бездонного синего дна…Ни к кому, никуда, ни к тебе, ни к себе не вернется.

Городницкий Александр Моисеевич

ВЕНЕЦИЯНе ступить уже, видно, на старости летНа омытый солёной волной парапетУ собора Сан-Марко.Не услышать ночной баркароллы слова,Не увидеть над книгой сидящего льва, —Разве только на марках.

Этот город, что кажется явленным сном,Постоянно нам грезился в мире лесном.Ах, снегурочки, бросьте, —К неизвестным морям убегает ручей,Нету слаще на свете медовых речейВеденецкого гостя.

Бесполезно с далёких мальчишеских порПродолжать этот ставший бессмысленным спор,Если крыть уже нечем.Ленинградской голодной поры детвора,Мы привыкли в каналы глядеться с утра,А теперь уже вечер.

Полистай календарь и взгляни на число, —Азиатским бурьяном быльё поросло,И состарились мифы.Ты куда уносила нас Волга-река? —Не в варяги и греки плывём мы века,А в татары и скифы.

Но под осень, заблудших ловя в невода,Заполняет каналы морская вода,Вынуждая к попойке,И мечтою наивной пугая юнцов,Всё дрожат отражения странных дворцовНа Фонтанке и Мойке.

ВЕНЕЦИЯВенеция – это вода и стекло,Изгиб голубых изолиний,И время, которое не утекло,Поскольку осталось в заливе,У скал Сен-Микеле, близ мраморных плитВеликих убийц и убитых,Где надписи русские вечность хранитСреди ландгобардского быта,Которые раз затесавшись сюда,Не могут с лагуной расстаться.Венеция – это стекло и вода,Сплетённые в медленном танце,На люстре, в палаццо, над круглым столомПоследней из патрицианок,Что стала сама веницейским стеклом,Сойдя с полотна Тициана.В нечаянный этот вступив карнавал,Над узким ущельем канала,Ты всех позабудешь, кого волновал,И все, что тебя волновало.И радостно думать, что гибель близка,Под небом пунцовой окраски,Где тускло мерцает свинцовый оскалПечальной ромбической маски.

ПОМПЕЯЗарево гудит под облаками.Город задыхается в дыму.Человек закрыл лицо руками,Погибая в собственном дому.

Набирает силу, свирепея,Огненная красная река.Исчезает грешная Помпея,Чтобы сохраниться на века.

В жидкость обращающийся каменьПлавится. Молиться? – Но кому?Человек закрыл лицо руками,Погибая в собственном дому.

Тем же, кто войдет в иную веру,Пользуясь расположеньем звезд,Им переживать ещё холеру,Войны, Хиросиму, холокост.

Перед предстоящими веками,На планете, устремлённой в ад,Человек закрыл лицо рукамиДва тысячелетия назад.

Латвия