Пол Кронин - Знакомьтесь — Вернер Херцог Страница 8

Вы ведь сняли «Геракла», когда вам было всего девятнадцать?

Я начинал совсем мальчишкой. Вскоре после «Геракла» я получил премию Карла Майера[10] за сценарий «Признаков жизни». По-дурацки я, конечно, тогда себя вел, но был так уверен в себе, в своих способностях. Заседание жюри проходило в Мюнхене, и ночью один из них зашел ко мне домой, сообщил, что мне присудили награду в размере, между прочим, десяти тысяч марок — а я посмотрел на него и сказал: «Не стоило ради этого будить меня посреди ночи. Я знал, что так и будет». Это был большой шаг вперед, хотя сам фильм я снял только через несколько лет. Я чувствовал, что награда придала мне импульс, которого хватит еще лет на десять.

Следующий фильм, «Беспримерная защита твердыни немецкого креста», я снял на деньги премии Майера, тоже на 35-мм пленку. Что-то ушло на гонорары четырем актерам, но основные расходы были на пленку и лабораторию. Это короткометражная картина о группе парней, защищающих пустой замок от вымышленного противника. Схожую тему я несколько лет спустя поднял в «Признаках жизни». Люди думают, что окружены, но на самом деле никакого врага нет.

Между «Гераклом» и «Беспримерной защитой твердыни немецкого креста» вы сняли еще один фильм, не так ли?

Вы имеете в виду «Игру на песке»? Она, конечно, ближе к настоящему кино, чем «Геракл», но видели ее всего человека три-четыре — я позаботился о том, чтобы фильм не попал на экраны. Пока я жив, зритель этой ленты не увидит. Возможно, я даже уничтожу негатив перед смертью. Это кино о четырех детях и петухе — мне сложно говорить о нем, потому что на съемках у меня возникло ощущение, что я утратил контроль над происходящим.

У вас репутация человека рискового, способного на крайности. Говорят, на съемках вы ставите под угрозу жизни людей.

Физики, чтобы узнать свойства какого-нибудь сплава, подвергают его воздействию сверхвысоких температур, сверхвысокого давления или радиации. Я думаю, что и люди в экстремальных условиях раскрывают свою истинную сущность, помогая нам понять человеческую природу. Но если бы я хоть раз рисковал ради фильма чьей-то жизнью, я бы сейчас не сидел здесь и не разговаривал с вами. Я никогда специально не выискивал суровые условия для съемок и не шел на глупый риск, и впредь не собираюсь. Я не отрицаю, что — как и любому кинорежиссеру — на какой-то риск мне иногда приходится идти, но у меня всегда все на профессиональном уровне, все продумано до мелочей. Я всегда перестраховываюсь и, кроме того, обычно все пробую на себе. Может, у альпинистов и есть стимул искать непроходимые маршруты, но у меня его нет. Для кинорежиссера подобное отношение было бы проявлением непрофессионализма и безответственности. Я сам себе продюсер, а это значит, что с финансовой точки зрения в моих же интересах работать как можно эффективнее, и предположение о том, что я намеренно усложняю съемочный процесс, полный бред. Я никогда не стремился создать себе дополнительные хлопоты. Работа над «Фицкарральдо» так затянулась не из-за риска и не из-за угрозы жизни актеров, — нам мешала стихия. И кстати, когда мы начали снимать Кински, съемки закипели, и мы управились раньше намеченного срока.

Несколько лет назад я ставил оперу и хотел, чтобы каскадер прыгнул с площадки в двадцати двух метрах над сценой, как будто человек срывается со скалы. Сложность заключалась в том, что надо было попасть в очень узкое отверстие в полу и приземлиться на большую подушку. На практике выяснилось, что попасть в цель с такой высоты очень трудно. Профессиональный каскадер нам был не по карману, и поскольку других добровольцев не нашлось, я поднялся наверх сам. Я прыгнул с высоты тридцати пяти футов и серьезно повредил шею, понял, что прыгать с пятидесяти футов будет просто глупо, и тут же отказался от затеи с прыжком.

Почему вы так долго не приступали к съемкам «Признаков жизни»?

Хотя на тот момент я уже снял три короткометражки и получил премию за сценарий «Признаков жизни», я отдавал себе отчет в том, что никто не захочет вкладывать деньги в проекты двадцатидвухлетнего парня. Мне предложили стипендию на учебу в Штатах, и я согласился. Я мог сам выбирать, где учиться. В чересчур пафосное место мне не хотелось, и я решил поехать в Питтсбург, город трудяг и сталелитейных заводов. Но тогда, в начале шестидесятых, Питтсбург переживал серьезный упадок. Заводы закрывались, люди оставались без работы. Уже через три дня после приезда я отказался от стипендии, в итоге у меня не было ни денег, ни принимающей семьи, где я мог бы жить, ни обратного билета.

Я не знал, что американские университеты так отличаются друг от друга по уровню, но понял, что ошибся в выборе. Без гроша в кармане я мыкался несколько недель, пока на какой-то проселочной дороге меня не подобрала семья Франклинов. Мать, шестеро детей от семнадцати до двадцати семи, отец умер, и еще с ними жила девяностотрехлетняя бабушка. Эти чудесные, невероятные люди приютили меня у себя на чердаке, где и я прожил полгода. Я в неоплатном долгу перед ними. Понятно, мне надо было как-то зарабатывать, и я устроился на один проект, участвовал в подготовке документального цикла для НАСА. В моих биографиях на три строки всегда пишут, что Херцог, мол, снимал для НАСА, и, с одной стороны, это, в общем, правда, с другой — незначительный факт. Да, у меня действительно был доступ к некоторым закрытым объектам, и я имел возможность поговорить со многими учеными, но когда пришло время начинать работу собственно над фильмом, устроили проверку, и выяснилось, что, поскольку я не студент, то не имею права оставаться в стране. Я нарушил условия предоставления визы, и очень скоро меня вызвали в питтсбургскую иммиграционную службу.

Я понимал, что меня вышлют назад в Германию, так что сел в старенький ржавый «Фольксваген» и уехал в Нью-Йорк. Стояла суровая зима, а я жил в машине с проржавевшим насквозь дном, и, помимо всего прочего, у меня нога была в гипсе (выпрыгнул из окна и заполучил тяжелый перелом). Холод, метель, пальцами на ноге я нормально шевелить не мог и чуть их не отморозил. Приходилось оборачивать гипс газетами. Знаете, по ночам, когда становится совсем холодно, часа в три-четыре, бездомные Нью-Йорка — которые живут, примерно, как неандертальцы — собираются на пустых улицах, разжигают в мусорных баках костры и молча стоят у огня. В конце концов я разрезал гипс ножницами для разделки птицы и сбежал в Мексику.

Тогда вы и выучили испанский?

И тогда же был навеки покорен Латинской Америкой. Конечно, там тоже надо было на что-то жить. Я обнаружил на границе уязвимый участок — между мексиканской Рейносой и техасским Макалленом. Каждое утро десятки тысяч мексиканцев отправлялись на работу в Макаллен и каждый вечер возвращались обратно, и у каждого на ветровом стекле была наклейка, позволявшая беспрепятственно пересекать границу. Я стащил такую наклейку и стал возить желающим телевизоры из Штатов в Мексику, где они стоили втридорога. Как-то один богатый ранчеро попросил купить ему серебряный кольт, в Мексике такого было не достать. Ну я и привез ему этот кольт. Я неплохо зарабатывал на этих делах. Так появилась легенда о том, что я занимался контрабандой оружия.