Михаил Филиппов - Леонардо да Винчи. Как художник, ученый и философ Страница 8

Некоторые новейшие писатели считают этот рассказ басней, и действительно, в нем есть известный пересол. Совершенно невероятно допустить, чтобы герцог ничего не знал о занятиях Леонардо живописью. Весьма возможно, что музыкальные упражнения Леонардо были для Лодовико просто предлогом и что он вообще хотел воспользоваться разносторонними талантами да Винчи. Очень может быть, что какие-нибудь влиятельные лица явились посредниками между Леонардо и герцогом, стараясь создать для художника прочное и материально выгодное положение при миланском дворе. Этим и объясняется знаменитое письмо, адресованное герцогу самим Леонардо, – письмо, в котором художник рекомендует самого себя. Судя по этому письму, весьма вероятно предположить, что Леонардо был еще раньше рекомендован герцогу не столько как живописец и еще менее того как музыкант, сколько как выдающийся инженер и архитектор. Одною из причин, побудившей герцога пригласить Леонардо, было также желание Лодовико воздвигнуть конную бронзовую статую Франческо Сфорца.

О письме Леонардо еще будет речь в очерке научных и технических работ да Винчи. Перечислив разные военно-технические проекты, Леонардо в конце, в виде последнего пункта, добавляет: «В мирное время я считаю себя способным удовлетворить всяким потребностям как в архитектурном деле, по сооружению общественных и частных зданий, так и в водопроводном. Я делаю также скульптуры из мрамора, бронзы и гипса; также делаю все, что может выполнить живопись, на чей угодно вкус. Я мог бы также заниматься сооружением конной бронзовой статуи, которая будет воздвигнута на вечное воспоминание и для вечной славы вашего знаменитого отца и благородного дома Сфорца».

Вот и все, что пишет Леонардо о себе как художник, тогда как военному делу он посвящает девять пространных пунктов, поясняемых многочисленными чертежами и рисунками. Очевидно, да Винчи имел серьезные причины, побудившие его рекомендовать себя, главным образом, как инженера. Письмо Леонардо станет еще понятнее, если вспомнить, что герцог был окружен врагами и должен был постоянно держать свои войска наготове.

Лодовико Моро – весьма любопытный представитель тогдашней эпохи, и отношение к нему Леонардо да Винчи настолько повлияло на судьбу великого художника, что совершенно необходимо охарактеризовать этого герцога, представлявшего собой смесь самых разнообразных качеств.

Двор герцога Сфорца во многом отличался от двора первых Медичи. Здесь не было ни скромности и мудрости старого Козимо, ни великолепия Лоренцо Медичи. Династия Сфорца была самого недавнего и притом весьма плебейского происхождения: еще в конце XIV века предки Сфорца были простыми земледельцами. Первые представители династии отличались всеми качествами выскочек и авантюристов. Знаменитый Франческо Сфорца, отлученный папой от церкви, «продавал свою кровь тому, кто платил дороже», и сражался то против своих же миланцев за венецианцев, то в рядах миланцев против Венеции. В 1450 году он взял Милан приступом и объявил себя герцогом. Один из его сыновей был развратником, не уступавшим знаменитому впоследствии Борджиа: его убили в церкви, и, по словам летописца, «кровь его была приятна Богу». Лодовико Моро был родным братом этого развратника. Немногим отличаясь от брата в любовных похождениях, Лодовико боялся убийц, но сам был убийцей: он отравил своего племянника и охотно отравил бы племянницу Катарину, знаменитейшую амазонку того времени. Этот мелкий тиран был рабом своих любовниц, пока они ему не надоедали. Он любил музыку, вероятно, потому, что заглушал ее звуками постоянно тревожившие его опасения. В любви к сладким звукам он сходился с Нероном и с Саулом.

К такому человеку попал Леонардо и вскоре стал для Лодовико необходимым товарищем. В свою очередь Леонардо, всегда интересовавшийся внешнею эксцентричностью, не мог не заинтересоваться этим душевно ненормальным типом. Есть основания думать, что великий художник пытался даже направить эту развращенную натуру на лучший путь, стараясь главным образом действовать на артистические наклонности герцога. Но это была нелегкая задача. Лодовико восхищался не только пением, но и звуками речей Леонардо. Когда да Винчи декламировал стихи, на глазах герцога часто показывались слезы, и он говорил: «Мне казалось, что вы все еще продолжали петь». Но как только Леонардо уходил, герцог отдавал кровожаднейшие приказания или отправлялся к одной из своих любовниц.

Но даже среди этой обстановки Леонардо стремился к идеалу и иногда находил его совершенно неожиданным образом и при обстоятельствах, сильно скандализировавших некоторых благочестивых историков искусства. Если верить Рио, автору «Истории христианского искусства», герцог умел злоупотреблять талантом Леонардо, заставляя великого художника рисовать для своей потехи самые нечистые мифологические сюжеты. Утверждение это весьма правдоподобно, но об этих «натуралистических» произведениях Леонардо сохранилось так мало сведений, что, очевидно, ни сам художник, ни его ученики не придавали им серьезного значения. Вот что пишет Рио: «Лодовико иногда страдал настоящими пароксизмами похотливости и в такие часы заставлял художника рисовать самые мерзкие мифологические изображения, причем ему более всего нравилась наименее прикрытая нагота, лишь бы контуры были хорошо округлены и лишь бы магия светотени (clarum obscurum) дала вполне обнажиться совершенству форм».

Из этих картин сохранилась разве «Леда», находящаяся в Гааге, о которой Ломаццо пишет: «Хотя и нагая, она не представляла ничего неприличного, потому что стыдливо опускала глаза». Эта «Леда» попала из Италии в Германию, где с нею поступили по-варварски: желая придать ей «приличный» вид, злополучную Леду одели в неуклюже намалеванное платье и назвали «Милосердием». В Гааге пытались ее реставрировать, но, конечно, без особого успеха.

Школа Леонардо да Винчи. Леда. 1508—1515

Бесспорно, однако, что писание нагих женских тел, с точки зрения Леонардо, было не творчеством, а упражнением, уроками анатомической живописи. «Удивительная вещь, – восклицает французский критик Теофиль Готье, – Леонардо да Винчи, обладавший таким знанием анатомии, почти никогда не писал нагих тел!» Наивное удивление человека, судящего о произведениях Леонардо в сравнении с французской живописью! Без всякого сомнения, Леонардо не раз рисовал и писал нагие тела – стоит просмотреть его эскизы и рисунки, – но он не выставлял их там, где они не имеют смысла, и не смешивал начала работы с концом.

Посреди окружавшего его придворного шума и разврата Леонардо замышлял чисто идеальные сюжеты поразительной красоты. Правда, и в этом случае он не угодил христианским пиетистам. Названный уже Рио считает «неприличным и почти кощунственным» то обстоятельство, что великий художник написал одну из своих лучших Мадонн для прекрасной Чечилии Галлерани, в то время пленившей герцога Лодовико. Как будто не все равно, по чьему заказу была написана картина, принадлежавшая всем, кто умел видеть и понимать! Что же касается сюжета картины – Дева Мария, ведущая за руку ребенка Иисуса, чтобы благословить только что распустившуюся розу, – то благочестивым историкам следовало радоваться, а не приходить в негодование. Пробуждающаяся после зимней спячки природа, юность и весна христианства, – разве в этом сопоставлении нельзя было найти примирения христианского чувства любви с пониманием природы и пламенною любовью к ней?