Тюремный доктор. Истории о любви, вере и сострадании - Аманда Браун Страница 8

Я подошла к проходной, где толстая стеклянная перегородка отделяла меня от охранников, следивших с помощью мониторов за всеми приходящими и уходящими. Процедура напоминала паспортный контроль в аэропорту: медленное и необратимое расставание с тем, что осталось позади.

– Ваша фамилия? – спросил коренастый охранник с явственным эссекским акцентом.

– Доктор Аманда Браун, – громко ответила я, на случай, если стекло помешает ему расслышать.

– Документы у вас с собой?

Я вытащила из сумки паспорт и водительские права, положила их в специальный лоток.

Некоторое время он проверял мои данные, а потом послышался грохот тяжелых металлических створок, медленно расходившихся в стороны. Я шагнула вперед с запасом, чтобы чудовищные двери не прижали меня, закрываясь.

Теперь я находилась на другой стороне, стоя в узком коридоре. Второй охранник обратился ко мне через такую же стеклянную перегородку и сказал, что сейчас за мной придут из медицинского блока. Сделав пару шагов по коридору, я обнаружила маленькое помещение с железными шкафчиками от пола до потолка. Очевидно, здесь будут храниться мои вещи – все, что нельзя проносить с собой из соображений безопасности. Это было недвусмысленное напоминание о том, что меня ждет: в случае неосторожности содержимое моих карманов может стать причиной чьей-то гибели.

Прибыла руководитель медицинского отделения, приветствовавшая меня дружелюбной улыбкой и крепким рукопожатием. Мы не виделись с Доун Кендал со времени собеседования, состоявшегося полгода назад: процесс проверок и подписания контракта сильно затянулся. В одной руке у нее была пачка документов, а в другой – большая связка ключей, позвякивавших, когда она перебирала их пальцами. Она выглядела очень по-деловому в черном брючном костюме и белоснежной блузке.

Мне выделили шкафчик, где следовало оставить телефон, сумку и пальто. Потом Доун отперла следующую тяжелую металлическую дверь, и мы прошли дальше. Дверь за нами захлопнулась с угрожающим звуком, в котором было нечто пугающе окончательное. Далее последовали железные ворота, снова перезвон ключей и грохот замков. И вот, наконец, мы оказались на территории тюрьмы.

– Когда пройдете тренинг по работе с замками, будете все сами отпирать и запирать, – она обернулась и улыбнулась мне. –  Пока же я буду повсюду ходить за вами.

Доун понравилась мне с самого первого момента: это была крупная женщина и не менее грандиозная личность. У меня сложилось впечатление, что она согласилась работать с малолетними преступниками потому, что где-то в глубине души очень жалела их. Казалось, что большинство персонала искренне хотело изменить жизнь мальчиков к лучшему, и я надеялась, что смогу внести и свой посильный вклад.

Мы прошли по внутреннему двору, миновали еще металлические двери и ворота и оказались в медицинском блоке тюрьмы. Стены там были выкрашены в яркие цвета, и на них висели картины и рисунки.

– Все мальчики сделали, – с гордостью объяснила Доун.

Она быстро шагала вперед, просвещая меня относительно того, что скрывалось за внешне невинным обликом этого места.

– В Хантеркомбе содержится 360 наиболее опасных малолетних преступников страны. К сожалению, большинство из них происходит из очень неблагополучных семей. Насилие – единственное, что они знали в жизни.

Мы повернули за угол, и я ускорила шаг, чтобы ничего не пропустить.

– Число заключенных подростков в Великобритании самое большое в Европе. У этой возрастной группы, 15–18 лет, чаще всего наблюдают рецидивы: 82 % из них снова нарушат закон в течение двух лет после освобождения.

– Вас не так легко шокировать, правда, Аманда? – спросила она, отпирая дверь в медицинский кабинет.

Я покачала головой.

– Видите ли, эти мальчишки могут быть крайне грубыми и агрессивными, особенно если вы не дадите им лекарств, которых они хотят. У многих из них наркотическая зависимость, и они будут требовать сильное обезболивающее и снотворное. Этого надо избегать любой ценой; лекарства вызывают стойкое привыкание и зачастую используются как валюта – их обменивают на сигареты и одежду. Некоторых мальчишек из-за препаратов могут избивать. Наркотики здесь – товар, так что будьте крайне осторожны.

За 20 лет работы врачом общей практики я видела лишь двоих пациентов с зависимостью от лекарств. Похоже, прошлый опыт тут не годился, мне предстояло многому научиться.

В медицинском блоке тюрьмы находилась терапевтическая служба, а также кабинеты некоторых специалистов, в том числе стоматолога, психиатра, окулиста и консультанта по сексуальному здоровью.

Доун сообщила, что в Хантеркомбе много заключенных, причиняющих вред самим себе; я должна быть готова столкнуться с ужасающими шрамами и ранами.

Она вздохнула.

– Как ни печально, но у мальчиков это часто единственная отдушина. Они очень одиноки, угнетены, и многие стремятся умереть. Они причиняют себе увечья, чтобы отвлечься от душевной боли и стресса, которые царят у них в головах. Многие из них не хотят, чтобы кто-то видел их раны, или шрамы от затушенных о кожу сигарет и ожоги от кипятка.

Меня охватила мучительная жалость. Страшно было думать, что мальчики того же возраста, что мои сыновья, могут дойти до такого отчаяния и беспомощности, что станут подобным образом себе вредить. Никто не заслуживает таких страданий!

И снова я осознала, что крайне редко сталкивалась с пациентами, наносившими себе увечья, во время своей частной практики. Значит, и этому придется научиться.

С вопросами психического здоровья мне напрямую работать не требовалось, для этого здесь есть психиатр. Однако я должна была обрабатывать раны, особенно если в них попадала инфекция и требовались антибиотики. Также я могла повторно назначать антидепрессанты, если психиатра не было на месте. Еще предстояло разбираться с обычными жалобами подростков: прыщами, астмой, кожными инфекциями и сыпью – со всем этим я тысячи раз сталкивалась на своей прежней работе, однако у совсем других пациентов.

Пара медсестер прошла из одного кабинета в другой дальше по коридору, и Доун позвала их, чтобы познакомить со мной. Обе тепло меня приветствовали.

– Врачи в тюрьме надолго не задерживаются, – объяснила Доун, – так что мы все надеемся, что вы останетесь. Нам очень нужен кто-то постоянный.

Конечно, работа с молодежью от 18 до 21 – самая сложная. Они славятся своей несговорчивостью: слишком много тестостерона в замкнутом пространстве. Сплошные драки, обычно между собой, но иногда и с охранниками.

Вот почему я здесь работаю.

Мы остановились перед бледно-зеленой дверью.

– Несмотря на государственную статистику по рецидивам, я убеждена, что мы все-таки можем перевоспитать этих подростков, поставить их на правильные рельсы жизни.

Доун отперла дверь и широко ее распахнула.

– А это ваш кабинет.

Она отступила в сторону, давая мне пройти.

Обстановка была далека от той, к которой я привыкла, но отнюдь