Владимир Лесин - Атаман Платов Страница 82

Под напором французов Платов отступил за Можайск, закрепился близ города на высотах, которые накануне были заняты русской армией, и сдерживал неприятеля в течение двух часов, после чего отошел еще на пять верст на восток и продолжал отбиваться от значительно более сильного противника и с фронта, и с флангов. На его арьергард наступали уже не только войска Мюрата, но и пехотные корпуса Даву и Нея «и вся та кавалерия, которая была в сражении 26-го августа… у деревни Бородино» во главе с самим Наполеоном. Но и «после того на всяком шагу ежеминутно продолжалось сражение до самой ночи».

Арьергард отступил от Можайска примерно на 15 верст. Платов счел своим долгом донести князю М. И. Кутузову «и по всей справедливости свидетельствовать о неусыпных трудах и рвении, с неустрашимою храбростью оказанных в сих местах и на каждом шагу» генералами Н. Н. Раевским и Г. В. Розеном.

28 августа арьергард с трудом закрепился у села Моденова. Недовольный Кутузов вынужден был усилить его двумя бригадами пехоты, тремя егерскими полками, ротой батарейной артиллерии, частью 1-го и всем 2-м кавалерийским корпусом. Одновременно он отстранил атамана Платова от командования войсками охранения и назначил вместо него М. А. Милорадовича.

Так Матвей Иванович вновь оказался не у дел. Это вызвало толки. Вот что писал известный герой Отечественной войны Михаил Семенович Воронцов, хорошо знавший атамана:

«Тут он действительно был виноват, ибо вместо того, чтобы держаться как можно дольше на месте сражения и драться на каждом шагу, к вечеру привел неприятеля на плечах к армии, когда старик Беннигсен по дряхлости не успел еще рассмотреть у Можайска позицию, которая одна только и была хороша… Скорое отступление (арьергарда. — В. Л.) и было, может быть, причиною потери Москвы. Князь Кутузов на Платова весьма сердился».

Если верить А. И. Михайловскому-Данилевскому, то М. И. Кутузов, выражая недовольство отступлением арьергарда, назвал М. И. Платова «говняком». Поговаривали даже о возможном суде над атаманом «за неисполнение ему приказанного».

Большое видится на расстоянии. Задержи Платов Великую армию Наполеона даже на неделю, все равно второй баталии, подобной Бородинской, быть не могло. Думаю, лучше других понимал это сам Кутузов, хотя изо дня в день не уставал повторять: под Москвой «должно быть сражение, решающее успехи кампании и участь государства». Не случайно же еще накануне, 27 августа, в диспозиции, данной войскам, он предписал командующему арьергардом выступить за час до рассвета и следовать за армией, избегая по возможности столкновений с неприятелем.

Как уже отмечалось, выполнить это предписание главнокомандующего атаману не удалось: в течение суток арьергард отбивал атаки противника и отошел за Можайск. Так что возлагать на Платова ответственность за потерю Москвы нельзя. Впрочем, и сам Воронцов не был в этом убежден.

«Неудовольствие на Платова, сверх того что он не мог начальствовать авангардом в ту важную эпоху с такою пользою, как Милорадович, — писал И. П. Липранди, — имело и другой источник или причину».

И. П. Липранди этот источник не раскрыл. Историк B. М. Безотосный, проанализировав «все обстоятельства», предположил, «что главными причинами атаманских бед в тот момент были не сомнения в его командных способностях, а старые обиды М. И. Кутузова». Я же думаю, что такой поворот в судьбе М. И. Платова можно объяснить игрой в «притворную ссору», о которой поведал нам C. Н. Глинка. И зашла она, кажется, слишком далеко. В эти дни распространились слухи о намерении нашего героя… перейти с казаками на сторону неприятеля. Об этом говорили в армии и судачили в петербургских салонах.

Через три дня после отстранения атамана от командования арьергардом неизвестный участник войны записал в дневнике: «Дорогой говорили об измене Платова».

Эти слухи поддерживал и Ростопчин. «Сумасшедший Федька» «поселился близ квартиры Платова и ловил его речи, сказанные под влиянием перцовки», — писал о нем историк А. Н. Попов.

Ф. В. Ростопчин — Александру I,

21 сентября 1812 года:

«…Мне хотелось узнать образ мыслей Платова; я стоял рядом с ним, а как он тщеславен, болтун и немного пьянюга, то я убедился, что это человек опасный, и не следует раздражать его при настоящих обстоятельствах. По злобе Кутузов его преследует, а у него бродят дурные замыслы в голове; говорит о том, что хотел Наполеон предложить ему и казакам, что если для русских дело кончится плохо, то он знает, что делать, что казаки пойдут за ним и т. п.».

Что и говорить, любил Матвей Иванович «горчичную». Но она ли повлияла на эмоциональное состояние донского трибуна, хмельные речи которого звучали чуть ли не на всю главную квартиру русской армии? Атаман слишком дорожил своей репутацией, чтобы допустить столь откровенную глупость, не заручившись поддержкой того, кто мог оправдать его в глазах императора, расположением которого он дорожил больше всего на свете.

С 28 августа М. И. Платов «был почти без всякой команды, но не отъезжал от армии… Что же касается до слуха о предложениях ему от Бонапарте, не знаю, были ли ему сделаны; но ни он, ни один казак не мог бы никогда подумать изменить России, — успокаивал граф М. С. Воронцов своего столичного корреспондента, — и ежели бы он до того с ума спятил, то верно казаки первые бы его связали и передали начальству».

Как видно, в Петербурге беспокоились, в армии слухам не верили. По моему же мнению, слухи и рассчитаны были не на своих, а на чужих. Но к этому сюжету я еще вернусь.

А армия отступала на восток. Войска охранения под командованием М. А. Милорадовича в течение всего следующего дня мужественно отражали атаки авангарда Мюрата. Неприятель был отброшен с большими потерями и уже не пытался нападать на арьергард русских. Сложились условия для подготовки сражения за Москву, о котором так много говорил М. И. Кутузов. Но сражение не могло быть дано, ибо резервы, на которые рассчитывал главнокомандующий, не подошли и в ближайшее время не ожидались, а без них князь никак не отваживался пойти на решительные действия.

«Был ли выход из этого трудного положения? Да, — отвечает большой знаток истории Отечественной войны генерал П. А. Жилин, — для этого необходимо было открыть московский арсенал, вооружить патриотов. Однако Ф. В. Ростопчин, как представитель реакционных кругов дворянства, предпочел оставить противнику десятки тысяч ружей, более сотни орудий, боеприпасы, чем вооружить ими народ».

Может, это и так, но и царь, и «представитель реакционных кругов дворянства», и сам главнокомандующий имели в виду подготовленные резервы, а не пушечное мясо, которым можно было бы завалить дороги, ведущие на Москву. Все они руководствовались иными моральными и нравственными принципами, а потому думали и поступали иначе, нежели известные полководцы нашего недавнего прошлого и самого новейшего времени.