Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье Страница 85

Есенин был вне себя от радости. Наконец-то он не будет никого стеснять и сможет помочь бездомным и замерзающим друзьям. К тому же в конце января к его опекуну приехала жена, и в холостяцком их номере воцарилась семейная обстановка. Будучи младше Есенина года на два, супруга Устинова держалась так солидно, что Есенин называл ее тетей Лизой. Приятели поэта и прежде, заходя за ним, и по делу, и так, мялись в дверях, стесняясь строгого хозяина, а теперь, при тете Лизе, и вовсе перестали ходить.

Первым делом Есенин разыскал замерзающего Рюрика Ивнева, своего старого, еще с Питера приятеля и торжественно, на извозчике доставил на Козицкий.

Устинов все по тем же каналам раздобыл и бумагу. Естественно, для издательства «Московская Трудовая Артель Художников Слова», для которого у Есенина, как упоминалось выше, были уже готовы целых четыре книги: сборник орнаментальных поэм «Преображение», дополненная и отредактированная «Радуница», слегка отощавший «Сельский часослов», ну и конечно, «Ключи Марии». Есенин, как водится, похвастал «редкостной удачей» Мариенгофу, скрыв на свою беду, ее истинную причину. Анатолий, изобразив восторг, тут же потащил его к себе на Петровку, где квартировал у какого-то буржуя. Не мешкая вызвонил Шершеневича, и они всю ночь напролет уговаривали счастливого обладателя дефицитной бумаги плюнуть на «МТАХС» и образовать издательство «Имажинисты». Шершеневич тут же набросал шикарный издательский план. Есенин оторопел, но они наседали, а он то вяло соглашался: да, хорошо бы, но…, то не очень уверенно возражал: а как же Петька Орешин? А Белый? Я же им обещал. В конце концов уснул, а Мариенгоф с Шершеневичем все еще сидели за столом: писали, переписывали…

Проснулся Есенин поздно. На стуле возле его ложа лежала записка. Дескать, ушел на работу, буду ближе к вечеру. Ближе к вечеру Сергей отправился к Катюше Эйгес, там и заночевал, потом битых два дня возился с приехавшим из Иваново-Вознесенска товарищем по Суриковскому кружку, потом… Потом купил свежий номер «Советской газеты», в котором, по его подсчетам, должна была появиться «Песнь о собаке». Искал свою фамилию, а наткнулся на нечто такое, от чего чуть не вырвало.

ИЗДАТЕЛЬСТВО ИМАЖИНИСТОВ

Группа имажинистов организовала на артельных началах и уже приступила к печатанию следующих книг: «ИМАЖИНИСТЫ». Сборник – манифесты, статьи, проза, рисунки; «ПЛАВИЛЬНЯ СЛОВ» – стихи, проза; «ДВУРЯДНИЦА». Есенин «Пантократор» (поэма), А. Мариенгоф «Мария Магдалина» (поэма); Анатолий Мариенгоф: «ВЫКИДЫШ ОТЧАЯНИЯ», стихи и «КОНДИТЕРСКАЯ СОЛНЦ», стихи; С. Есенин «СТИХИ», «КЛЮЧИ МАРИИ» (теория имажинизма).

Есенин скомкал газету и поплелся к Устинову. Георгий Феофанович сидел за столом. Свежая «Советская газета» была развернута на том самом месте. Увидев Есенина, он медленно поднялся и пошел на него…

Он пошел так, как дед Федор на Сашку, когда тот чуть было не утопил его внука. Сашка, держа на руках перепуганного племянника, стоял в дверях и со смехом рассказывал, как все случилось. Дед, двинув стулом, встал и пошел. Сашка, разжав руки, попятился в сени… Но Титов шел молча, тараном, а Устинов орал как бешеный:

– Своими руками задушу! Пристрелю! Кондитерская солнц? Кондитер хренов…

– Да успокойся ты, Жорка. Вот и Рюрик говорит: кондитер твой Мариенгоф. Благополучный кондитер. Это я во всем виноват, не сказал, откуда бумага.

Устинов как-то сразу обмяк, но через минуту стал прежним. И уже прежним твердым партийным голосом отчеканил:

– Завязывать надо с этой коммуной. Утром зашел, тебя думал застать – мамаево побоище. В ряд лежат, до сих пор не протрезвились. Питейный дом, а не рабочая комната. И все незнакомые. Забирай свой багаж и в «Люкс» возвращайся. Твоя тетя Лиза меня совсем испилила: где, мол, Сережа, почему не заходит. А кондитера предупреди: чтобы в «Люкс» ни ногой. С лестницы спущу. Да потверже.

– Ладно, Жор, предупрежу.

И в самом деле предупредил, вот только потверже почему-то не получилось. Мариенгоф фыркнул и перевел разговор. А разговор все о том же: завязывай, мол, со своим крестьянским обозом. Дело надо делать. Дело и деньги. У тебя-де книжица вышла, не сегодня-завтра вторая выскочит, за ней третья. А папиросы купить не на что. Разуй глаза, присмотрись. При Союзе поэтов кафе открылось. На насиженном, всей Москве известном местечке. Было «Домино», стало «Кафе поэтов». Вот и мы откроем, и кафе, и книжный магазин. Вадим говорит, лучше всего в бывшем «Боме». На Тверской. Вроде как кафе при издательстве. А по сути, издательство при кафе. Заведем в это стойло своих Пегасов, и потекут денежки. И публика потечет, и не свой брат, сочинители, а самая настоящая читающая публика. В квартирах – холодрыга, керосина нет, электричества тоже, а у нас – ты. Знаменитый русский поэт. Потом историки назовут: кафейный период русской литературы. Ты думаешь, почему англичане в свои пабы идут? Потому что у них в домах холодно. А в пабе всегда тепло. А у нас и паб, и изба-читальня. Только устная.

Есенин набычился: заводить вскормленного на рязанских лугах Пегаса в бывший «Бом» ему решительно не хотелось. Когда-то, еще до войны, его туда Анна Романовна упросила зайти. Любопытно же посмотреть, а одна стеснялась. Зашли, заглянули в меню и вон выскочили. Но Мариенгоф не отставал. А однажды случилось вот что. Сидели, как обычно, вчетвером (Есенин, Мариенгоф, Шершеневич, Кусиков) у «Поэтов» в бывшем «Домино». Пятым за их столик, и тоже как обычно, подсел презанятный чудак. На вопрос, кто, откуда чудак неизменно помалкивал, дескать, Дид Ладо, художник, а все остальное значения не имеет. Обычно подсаживался он ненадолго, но на этот раз осел. Пришлось смытывать удочки и искать другое место. Прошли пол-Тверской, оглянулись, а Дид Ладо тут как тут. Не отстает. Дошли до «Люкса». Есенин прощается, дескать, мне сюда. А они все, и художничек тоже: и нам, мол, туда же. Мариенгоф, разозлившись, откланялся.

Устинов, не обнаружив среди нагрянувших прилипал «черного кондитера», успокоился и усадил незваных гостей за стол. Ужинали, как вспоминал Шершеневич, тихо, и ничто не предвещало крутой развязки: «Столетнего вина не было. Дид Ладо осушал жидкость, недавно выкачанную из зазевавшегося автомобиля. Беседа носила дружественный и мирный характер. Устинов жаловался на напряженное положение на фронте. Кусиков, как всегда, бренчал гитарой и шпорами. Устинов сказал:

– Того и гляди, они займут Воронеж.

Вдруг неожиданно для всех Дид Ладо, уже вместивший в себя больше влаги, чем может вместить бак “форда”, с явно несоображающими глазами ляпает:

– Вот тогда им по шее накладут!

Есенин не понял:

– Чего ты, Ладушка, плетешь чушь? Если отнимут Воронеж, так, значит, не им, а нам наклали.