Державин - Олег Николаевич Михайлов Страница 86

на двадцать пятое июля 784-го года сей фаворит Ланской умер в Царском Селе от истощения сил, — тряс пудреною головою вельможа, и тонкая улыбка тронула его сухие губы. — Государыня была безутешна. Она плакала несколько дней, а затем повелела поставить Ланскому памятник в саду. Неподалеку от места, где ею поставлены памятники любимым собачкам…

— Хватит балабонить! — мотая свислой губой, поднялся анненский кавалер. — Не хочу более ничего дурного слушать о великой нашей матушке!

— Великой? — скосоротившись, передразнил его худой вельможа. — Как бы не так! Небось государь наш, Павел Петрович, все воздал матушке, положив ее до страшного суда вместе с покойным Петром Федоровичем.

— Что споминать всем известные слабости ее величества! — не унимался Зубов, кидая скоса взгляды на Гарновского. — Вот Потемкин — тот ни одной юбки не пропускал. Петух! Перетопчет всех кур в одном курятнике, да и айда в другой!..

Гарновский был всем обязан Потемкину, служил у него управляющим, заведовал его Таврическим дворцом и нажил огромное состояние. Возводя свое великолепное здание рядом с державинским домом, случайный сей богач с презрением смотрел на скромные перестройки, которые предпринял поэт. Он порешил отгородиться от дома Державина эрмитажем, где предполагалось разбить тенистый сад и устроить фонтан. Когда вырастали стены его дворца, Державин написал:

Почто же, мой второй Сосед,

Столь зданьем пышным, столь отличным,

Мне солнца затеняя свет,

Двором межуешь безграничным

Ты дому моего забор?

Ужель полей, прудов и речек,

Тьмы скупленных тобой местечек

Твой не насытят взор?..

— Кто не знает, Михаил Николаевич, — оборотился к Гарновскому малорослый бригадир, забиячливый пыжик, — кто не знает, как понагрел ты руки в турецкую войну! Деньги переводил в армию несметные, а кому давал отчет?

У хозяина задергалась сизоватая щека.

— Что глядишь, аки тризевный цербер? — не унимался пыжик. — Ба-ба-ба! — Он повертел великолепной талерной гарднеровского сервиза с потемкинским гербом. — А это откудова? Никак из Таврического дома?

Сразу же после смерти Потемкина Гарновский кинулся перевозить к себе из дворца картины, мебель и даже строительные материалы. Только вмешательство наследников остановило расхищение.

Лицо Гарновского стало избела-черным.

— Ах ты соплюшка! Хайло свое растворил. Да полно тебе смердеть-то! Припятил прямо к обеду, деревенщина! А кто тебя звал?

— Я природою дворянин! — взвизгнул пыжик и вдруг, наклонившись, боднул Гарновского головою в живот.

— Ну и ловкий малый! Истинно скорохват! — радостно отозвался через стол Николай Зубов, наливая себе очередной штоф водки.

Перхотун-генерал возмущенно бросил ему:

— Ишь, поджога! Мало тебе перекоров, так драки захотел!

— Молчать, геморроидальная шишка! — зычно, как бык, проревел Зубов, ударяя кулачищем по столу.

— Никому не дозволю матушку-государыню порочить! — Гугнивый анненский кавалер тряс перед носом сухопарого старца массивным золотым перстнем.

Тот отхлебнул вина, да и прыск ему в лицо.

Гарновский, сперва остолбенев, очухался и дал пыжику такого тулумбаса, что бригадир не удержался на ногах и, ползая, все норовил ударить хозяина серебряным уполовником в подчревье.

— Ах поползень, проныра! — раскатисто кричал Гарновский, ловко уклоняясь от уполовника. Он выхватил у невозмутимо стоявшего позади тафельдекера помойник, надел бригадиру на голову. Помылки потекли по мундиру.

— Экое полудурье! — гугниво вопил анненский кавалер, кружа около старца. Выбрал момент и тюк его в лоб перстнем. Кровь побежала по пудреной щеке. Старец, сидючи на полу, порасхлипался, утирая ее накрухмаленными манжетами.

Пыжик вскочил и, как был с ведром на голове, поприударился бежать, натыкаясь на стулья. Вместе с помылками из-под помойника текла брань:

— Откупщик! Растащидомка! Хапуга! Погоди, ужо доберутся до твоих скарбниц! Все твои раскражи раскроют!

Гости повскакали со своих мест. Сухой, как мумия, старец ловко полз под столом, размазывая по лицу створожившуюся кровь. Он выдергивал из-под скатерти длинный нос и кричал обидчику:

— Сцыха! Бесстыжие твои глаза! Крест на толкучке купил!

Но уже кричали что-то все, размахивая руками. Только прожора, который весь уже обсалился, с легкою рыготою спал, положив голову в золоченую талерку с утиными объедьями.

Пьяный Гарновский вскочил на стол:

— Вон! Все вон! Убирайтесь отсюдова! Эй, слуги! Гоните их!

Гостей смело. За ними бросился Гарновский, изрыгая непристойные слова.

Оставшись за разгромленным столом, Державин думал об этих вельможах, о сих глыбах грязи позлащенной, о превратностях судьбы, о слепом случае. Ах, все обширное царствование покойной государыни вдруг явилось ему. И славные победы над лунным царством турков и железным царством шведов. И многие гражданские, достойные похвалы дела. И трутни-вельможи в завитых париках и туфлях с красными каблуками — угодники, льстецы, клеветники, стяжатели, переметные сумы. И состояние просвещения в России, когда уже грубое суеверие домовых и кикимор исчезло, а наместо того появился магнетизм, искание философского камня, неуважение любви к отечеству. И игра случая, когда без разбору множество счастливцев жаловано прямо в кавалеры и бригадиры. Распестрились щеголи в шутовских полосатых фраках. Мартышки, или мартынисты, в воображении людском были в силе и разливали свет подобно фонарям. Сама же августейшая правительница упражнялась под именем премудрости печатно. Зная, что португальский король не месит макаронов, а Людовик XVI не слесарничает, а, напротив того, занимается литературой, писала и она комедии и сказки, где некий Дедушка, видя проказы вельмож, покашливал им в назидание: «Хем, хем, хем». Она управляла государством и самим правосудием более по политике или своим видам, нежели по святой правде. Иными словами,