Любовь Калинина - Владимир Климов Страница 87

А уж не найти «диверсантов и шпионов» в авиационном деле мог только спящий. Поиски заговорщиков велись и в Рыбинском авиационном институте.

Выдающийся конструктор авиадвигателей второй половины ХХ века Павел Александрович Соловьев буквально за месяц до своей кончины – 13 октября 1996 года – совершенно отчетливо вспоминал тридцать седьмой в РАИ, где он был тогда студентом-второкурсником:

«В институте неожиданно стали пропадать люди. То один арестован, то – другой. Вдруг исчезли все корейцы, а их училось очень много. Среди студентов арестовывали в основном „парттысячников”, пропадали и преподаватели, профессора. Заочно устраивались партийные собрания по поводу исключения „врагов народа” из рядов ВКП(б). Они проходили очень быстро и по единому сценарию:

– Кто за то, чтобы такого-то исключить из партии?

Если кто-то был против или воздерживался, то ставился на голосование другой вопрос:

– Кто за то, чтобы исключить и этих „подпевал”?

Все это было очень странно. Люди стали бояться разговаривать друг с другом. Политические темы и анекдоты – „табу”. Никто не знал, кто мог оказаться стукачом. Дело доходило до полного абсурда. Исключили из партии одного из „старших” студентов, который был для всех настоящим авторитетом. Он геройски провоевал всю гражданскую войну. Больше того, под его командованием освобождался Рыбинск от белых, и, на тебе, к чему-то придрались. В атмосфере всеобщего страха происходили курьезные случаи. Неожиданно, через два месяца после ареста, в институт вернулся один студент. Все естественно к нему: „За что тебя взяли?” Он долго отмалчивался, потом рассказал: „Вы не поверите, ребята. Держат меня, держат – и не предъявляют никаких обвинений. Я стал настаивать, чтобы меня хотя бы допросили. Наконец добился. Спрашиваю следователя, за что арестовали? Отвечает – за антисемитизм, рассказывал еврейские анекдоты. Я ему говорю, но я же сам еврей, какой может быть антисемитизм? Тогда он понял весь идиотизм обвинений и отпустил. Наверное, сам испугался”».

Но привычка тщательного самоконтроля и сдержанности в общении сохранилась у Павла Соловьева до конца жизни. Однажды, после довольно откровенного разговора, писавшегося на диктофон, он вдруг произнес: «А запись-то вы сотрите. На всякий случай. Я уже ничего не опасаюсь, а вам еще жить»…

Многие из преподавателей РАИ, как было выявлено следствием, «допускали при чтении лекций студентам контрреволюционные высказывания», да и вообще были «членами троцкистской группы в институте». Арестован и расстрелян преподаватель физики Михаил Тюменев, осуждена на пять лет заведующая кафедрой социально-экономической дисциплины Станислава Стуварева…

Недавний аспирант Владимира Яковлевича, возглавивший кафедру авиадвигателей РАИ, Орманов только со своим учителем и мог поделиться всем тем ужасом, что был в институте. А Климов лишь молча слушал, вспоминая все утраты своего ОКБ и завода.

С этих пор и без того сдержанный Климов прекратил почти всякое неофициальное общение. Если в Москве в их доме часто собирались друзья, коллеги по работе, то в Рыбинске этого не было вовсе. Любое неосторожное слово, сказанное или услышанное, могло обернуться непоправимой бедой…

В больших городах легче утаить истину, запрятать следы самых страшных преступлений. В провинции, где каждый друг другу брат-сват или кум, скрыть практически ничего не возможно. И потекли под Ярославль к деревне Селифонтово ручейки людской скорби, почерневшие от горя вдовы с малыми детьми. Людская молва разнесла, что там, в братской могиле, находят свой последний земной приют увезенные в ночь на «черных воронках» мученики.

Ни один из осужденных, чьи фамилии приводятся выше, не был виновен. Каждый из них спустя двадцать, тридцать, а то и пятьдесят лет был полностью реабилитирован. Посмертно.

А каково было оставшимся на свободе? Да была ли та жизнь хоть сколько-нибудь свободной… Шла неприкрытая внутренняя война власти со своим народом. И унесет эта бессмысленная бойня 20 миллионов! Немногим меньше, чем грядущая Великая Отечественная война – священная, освободительная, истинно народная.

Репрессии в авиации

Все руководители Рыбинского моторного – от первого «красного директора» Михайлова до Василия Баландина – подвергнутся репрессиям и запоздалой реабилитации. Королев Георгий Никитович, совсем недавно награжденный Орденом Ленина, делегированный на XVII съезд Советов, в 1937 году будет назначен, а затем снят с должности заместителя наркома авиационной промышленности как «участник вредительской антисоветской организации». Репрессирован и приговорен к расстрелу в 1938 году.

В начале марта 1938 года в Москву для вручения очередного ордена будет вызван директор Пермского моторостроительного завода Иосиф Побережский, бывший директор Рыбинского предприятия. Его арестуют в кабинете наркома авиационной промышленности. В тот же день на Пермском заводе уволят 500 человек, которые очень скоро окажутся в застенках НКВД. Через полтора месяца жесточайших пыток Побережского заставят подписать все выдвинутые против него обвинения и расстреляют.

Ивана Семеновича Михайлова арестуют в январе 1941 года, когда он по окончании Промакадемии и работы представителем Амторга в США, директором завода № 120 под Москвой, уполномоченным наркома обороны на Дальнем Востоке займет должность начальника 4-го главка в наркомате авиационной промышленности. Скончается в Москве в 1942 году. Баландина попытается сломать уже Лаврентий Берия, но будет вынужден отпустить после личного вмешательства Сталина. Даже Павлова, чье имя носил Рыбинский завод и который погиб еще в 1925 году в результате несчастного случая, посмертно «пристегнут» к ивановской антисоветской группировке. С конца 1937 года имя Павлова исчезнет из названия завода.

Но ни Аркадия Швецова – главного конструктора в Перми, ни Владимира Климова даже пальцем не тронули. Они были очень похожи – блестящие воспитанники МВТУ славных времен Жуковского: не участвовали в политических баталиях, никогда не были членами партии, широко образованы, увлечены авиацией и математикой. Спортивные пристрастия: у Швецова – шахматы, у Климова – теннис и волейбол. Оба конструктора всегда отличались сдержанностью, почти закрытостью, к тому же самым тщательным образом лично отбирали конструкторов в создаваемые КБ.

Репрессии в авиационной промышленности, начавшиеся сразу после неожиданной смерти наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе – надежного прикрытия любимой им отрасли, во многом связаны и с испанскими событиями, где столкнулись немецкая и советская техника.