Дмитрий Медведев - Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929 Страница 9

Несмотря на наличие двоих детей, Дженни не слишком обременяла себя материнскими заботами. Ей было чем заняться в Дублине: плаванье под парусом, ловля крабов и форели, охота на вальдшнепов, ну и, конечно, верховая езда. Мать Уинстона никого не могла оставить равнодушным. «Гибкая фигура, словно сотканная из другой, чем у нас, материи – сверкающей, летящей, ослепительной, – восторженно писал один из ее поклонников. – Обликом скорее пантера, нежели женщина, только с развитым интеллектом, какого не сыскать в джунглях. Ее любезность, жизнелюбие и идущее от сердца стремление всех заразить радостной верой в жизнь сделали ее центром кружка верноподданных»150.

«Этот фрагмент очень важен, – считает биограф Дженни Анна Себба. – В этом высказывании драматическим образом раскрыта ее женская сущность, бросающая вызов господствующей в то время сексуальной морали»151.

На сходство леди Рандольф с пантерой указывали и другие современники. «У нее был лоб пантеры и большие исключительные глаза, ее взгляд пронзал насквозь, – вспоминала супруга премьер-министра Марго Асквит (1864–1945). – Если бы леди Рандольф Черчилль была бы вся, как ее лицо, она могла бы править миром»152.

Похожие на пантер женщины способны произвести впечатление, но, как верно замечает Уильям Манчестер, их редко отличает материнская забота153. Уинстону «мать всегда казалась сказочной принцессой – лучезарным существом, всемогущей владычицей несметных богатств». «Она светила мне, как вечерняя звезда, – напишет он в мемуарах. – Я нежно любил ее, правда, издали»154.

Последнее уточнение – «издали» – самое важное. Сохранилось несколько писем Дженни супругу, в которых она описывает свои впечатления от общения с первенцем. Пожалуй, в них больше изумления, чем истинной материнской теплоты. «Уинстон был со мной, он такой прелестный», – делится она. Пишет Дженни и том, что Уинни, узнав, что она должна оставить его на время, закричал: «Я не могу, чтобы моя мама уехала, я побегу за поездом и прыгну в него». Другое письмо способно вызвать изумление. Оказывается, няня просила миссис Черчилль уделить внимание одежде Уинни, посчитав, «позором» небольшое количество вещей и их «потрепанное» состояние155. Все бы ничего, но это замечание сделано женщине, которая редко появлялась на балах в одном и том же платье!

Отношение леди Рандольф к сыну определялось средой, для которой няньки, гувернантки, кормилицы и учителя составляли обычную практику. В эпоху правления королевы Виктории несовершеннолетние дети в благородных семействах вели себя тихо и незаметно156. «В большинстве аристократических семей между поколениями лежала пропасть сдержанности, охраняемая рамками благопристойности, – объясняет Ральф Мартин. – Дети воспринимали родителей как непонятных персонажей с непредсказуемым настроением. Любой нежелательный поступок или порыв ребенка вроде невольных слез или смеха мог стать причиной мгновенного изгнания обратно в детскую или даже лишения десерта»157.

Листая подшивки журналов и газет того времени, можно встретить удивительные советы. Например, солидный журнал T e World в одном из своих номеров за ноябрь 1874 года рекомендовал великосветским дамам «держаться подальше от детской, успокаивая себя тем, что у вас есть малыш. Пусть гувернантка приведет детей пару раз в гостиную, чтобы с ними можно было поиграть, как с милыми котятами»158.

Сын Черчилля Рандольф (не путать с отцом – лордом Рандольфом) утверждает, что «презрение и отсутствие интереса к Уинстону со стороны его родителей было поразительно даже по стандартам» того времени159. Однако это не означает, что наш герой был предоставлен сам себе. Вскоре после рождения в его жизни появилась женщина, оказавшая огромное влияние на его воспитание и взросление. По словам близкой подруги Черчилля Вайолет Бонэм Картер (1887–1969), именно эта женщина станет «его утешителем, гарантом его силы и стойкости, его единственным и неиссякаемым источником человеческого понимания, тем очагом, рядом с которым будут высыхать его слезы и успокаиваться сердце»160. Аналогичные высказывания свойственны и современным биографам: «Ее влияние на детство Уинстона трудно переоценить. Добрая и верная, она смягчала горечь родительского невнимания, служила ему опорой и тихой гаванью в минуты огорчений»161.

Речь идет о няне – миссис Элизабет Энн Эверест (1833–1895). Учитывая, что никаких свидетельств о мистере Эвересте не сохранилось, вполне возможно, что приставка «миссис» являлась скорее данью уважения, чем свидетельством замужества. В то же время это было отступлением от правил: в Викторианскую эпоху не состоящих в браке нянь и гувернанток называли «мадам».

До устройства к чете Черчиллей Элизабет Эверест двенадцать лет ухаживала за дочерью священника из Камберленда Эллой, так что детство будущего политика прошло, как он сам выразился, «под знаком „Эллоньки“» – «хотя я ее и в глаза не видел, я все про нее знал: что она любит есть, как молится, когда капризничает и когда ведет себя примерно»162.

С первых же дней знакомства с Уинстоном миссис Эверест проникнется к своему воспитаннику не просто глубокой симпатией, но и нежной любовью. Чувства будут взаимны. Не в состоянии выговорить полностью слово «женщина» (Woman), маленький Уинни называл Элизабет просто Вум (Woom) или Вумани (Woomany). Позже он признается, что миссис Эверест была его «наперсницей». «Она везде следовала за мной и всячески меня баловала. С ней я делился многими своими печалями»163.

В архиве Черчилля сохранилось множество писем, красноречиво показывающих, какую потребность он испытывал в детстве и отрочестве в присутствии любимой няни. «Я так слаб, почти ничего не ел в течение последних четырех дней, – жаловался четырнадцатилетний Уинстон своей матери на плохое самочувствие. – Миссис Дэвидсон[10], которая навещает меня три раза в день, надеется, ты разрешишь Вумани завтра приехать ко мне. Она считает, что дружеское общение пойдет мне на пользу. Не знаю, как пройдет день без Вумани. Я надеюсь, ты позволишь ей приехать, иначе я буду очень разочарован»164. В очередной раз захворав (теперь – после падения с велосипеда), Уинстон будет благодарить леди Рандольф: «Огромное спасибо, что разрешила Вум приехать. Позволь ей завтра тоже побыть со мной»165.

Миссис Эверест продолжит заботу об Уинстоне и после того, как тот подрастет. Она пришлет ему «большое пальто из твида и несколько дорогих фланелевых рубашек для сна»166. «Дражайший мальчик, выходя на улицу в столь ужасную погоду, старайся не промокнуть и не забывай надевать пальто», – наставляла она юношу, которому полтора месяца назад исполнилось шестнадцать лет167. Подобные просьбы – «не промокать»168, «не ходить в мокрых ботинках»169 – встречаются неоднократно. Были у миссис Эверест и более серьезные опасения. Она всегда беспокоилась из-за неосторожного поведения Уинстона на железнодорожном перроне. «Не запрыгивай в поезд, когда он уже начал движение, – умоляла она его. – Я всегда очень волнуюсь об этом. Когда ты погружаешься в чтение и забываешь о поезде, то будь внимательнее, милый мальчик»170.

В семье Черчиллей к миссис Эверест относились с уважением и любовью. Исключение составляла герцогиня Мальборо, называвшая ее «ужасной старухой». Кузен Уинстона Шейн Лесли считал, что причина столь явной антипатии заключалась в неприязни, которую миссис Эверест испытывала к Бленхейму. По ее скромному мнению, старый замок был холодным и полным сквозняков, плохо сказывавшимся на здоровье детей171. По иронии судьбы, когда Уинстон и Джек вырастут и Черчилли уже не будут нуждаться в услугах миссис Эверест, ее возьмут ключницей в лондонский дом герцогини Мальборо. Как и следовало ожидать, она недолго продержится на новом месте. Не самые лучшие отношения с хозяйкой, а также неблагоприятная финансовая ситуация в семье Черчиллей приведут к тому, что осенью 1893 года Элизабет Эверест будет сначала отправлена домой на праздники, а затем уведомлена письмом о своем увольнении.

Уинстон будет крайне раздосадован столь «жестоким и подлым» обращением с любимым человеком. Изменить что-либо было не в его силах. Однако сидеть сложа руки было не в его правилах. Он написал длинное, пятнадцатистраничное письмо матери, в котором заявил, что именно Эверест «больше чем кто-либо другой ассоциируется у меня с домом», что именно «она больше чем кто-либо на свете любит нас с Джеком»172.

Читать подобные строки леди Рандольф было неприятно. Однако не признать, что Уинстон был прав, когда требовал «более справедливого и великодушного» обращения с пожилой женщиной, которую фактически выставили на улицу без средств к существованию после «почти двадцати лет преданной службы»173, она не могла. Оспаривать же решение герцогини, в лондонском доме которой на тот момент проживала чета Черчиллей, также было проблематично. Дженни найдет место для миссис Эверест у одного из епископов, а также время от времени будет поддерживать ее финансово, направляя небольшие суммы денег174.