Владимир Успенский - Зоя Космодемьянская Страница 9

Приготовив домашние задания и проверив, как справился с этим брат, Зоя принималась за хозяйство. Убиралась в комнате, топила печь. Любовь Тимофеевна в своих воспоминаниях рассказывает:

— Ох, спалит нам Зоя дом! — говорили иной раз соседи. — Ведь ребенок еще!

Но я знала: на Зою можно положиться спокойнее, чем на иного взрослого. Она все делала вовремя, никогда ни о чем не забывала, даже самую скучную и маловажную работу не выполняла кое-как. Я знала: Зоя не бросит непогашенную спичку, вовремя закроет вьюшку, сразу заметит выскочивший из печки уголек. Однажды я вернулась домой очень поздно, с головной болью и такая усталая, что не было сил приниматься за стряпню. «Обед завтра сготовлю, — подумала я. — Встану пораньше…»

Я уснула, едва опустив голову на подушку, и… проснулась на другой день не раньше, а позже обычного: через каких-нибудь полчаса надо было уже выходить из дому, чтобы не опоздать на работу.

— Вот ведь беда! — сказала я, совсем расстроенная. — Как же это я заспалась! Придется вам сегодня обедать всухомятку.

Вернувшись вечером, я спросила еще с порога:

— Ну что, совсем голодные?

— А вот и не голодные, а вот и сытые! — победоносно закричал Шура, прыгая передо мной.

— Садись скорее обедать, мама, у нас сегодня жареная рыба! — торжественно объявила Зоя.

— Рыба? Какая рыба?..

На сковороде и в самом деле дымилась аппетитно поджаренная рыбка. Откуда она?

Дети наслаждались моим изумлением.

Шура продолжал прыгать и кричать, а Зоя, очень довольная, наконец объяснила:

— Понимаешь, мы, когда шли в школу мимо пруда, заглянули в прорубь, а там рыба. Шура хотел поймать ее рукой, а она очень скользкая. Мы в школе у нянечки попросили консервную банку, положили в мешок для калош, а когда шли домой, задержались на часок возле пруда и наловили… Пришли домой, зажарили, сами поели и тебе оставили. Вкусно, правда?

Можно себе представить, что это была за рыба, которую удалось выловить консервной банкой! С мизинец величиной. Но разве в величине дело…

Шура ворвался в комнату раскрасневшийся, возбужденный. При виде его Любовь Тимофеевна и Зоя замерли в изумлении. Всякое бывало, приходил он в ботинках, разбитых при игре в футбол, с синяком под глазом, в порванной рубашке, но сейчас!.. С ног до головы перемазан глиной, весь в копоти. А главное: что стало с его пальто, с почти новым пальто! Все пуговицы выдраны «с мясом», вместо них зияли дыры. И карманы вырваны с кусками материи, болталась неровная грязная бахрома.

— Где это ты? — спросила Зоя.

— Мы с ребятами пещеру выкопали, костер жгли, на нас напали, а мы отбивались, — постепенно утрачивая пыл, отвечал Шура, не сводя глаз с печального маминого лица. Пожал плечами, начал переодеваться.

Ни слова не сказала ему Любовь Тимофеевна. Боялась расплакаться от огорчения, от обиды. Взяла пальто, принялась его чистить. Достала нитки. Конечно, надо покупать новое, но сразу-то не соберешься. И весь вечер потом, ссутулившись, сидела в дальнем углу молча, спиной к детям, штопая и зашивая. Непривычная, давящая тишина воцарилась в комнате. В конце концов Шура не выдержал, остановился за спиной мамы, произнес невнятно и торопливо:

— Я больше не буду…

Нет, не раскаялся он, не понял.

— Хорошо, — вздохнула Любовь Тимофеевна. — Верю.

Холодно пожелала спокойной ночи, легла на кровать. И не слышала разговор, который состоялся между детьми. «Чего ты сердишься, — шепотом сказал Шура. — Ведь я же извинился, она простила». — «Разве так извиняются… Мама работает одна, ей трудно. А теперь мы целый месяц будем совсем мало видеть ее». — «Почему?» — «Чтобы заработать на новое пальто, ей надо провести пятьдесят добавочных уроков!» — «Сколько?» — ужаснулся Шура, для которого и один-то урок высидеть было пыткой. «Да-да, примерно пятьдесят уроков», — подтвердила Зоя.

Неизвестно, заснул ли в ту ночь Шура, о чем он думал… Во всяком случае, когда рано утром, еще до рассвета, Любовь Тимофеевна открыла глаза, сын стоял у ее изголовья. Наверно, давно стоял.

— Мама, прости, я больше не буду никогда-никогда!

И такая искренность, такая боль прозвучала в его словах, что Любовь Тимофеевна, приподнявшись, ласково погладила его волосы и поцеловала в щеку.

Замечательная молодежь вырастала в нашей стране в тридцатые годы: целое поколение, жившее не столько своими интересами, сколько интересами государства, стремившееся получить как можно больше знаний, чтобы принести пользу своему народу, своей Отчизне. Поколение революционных романтиков, борцов, оптимистов. Устремленное в будущее. Можно сказать светлое поколение.

А ведь время тогда было трудное, жесткое, сложное.

Забывая о собственных невзгодах, волновались за челюскинцев, оказавшихся на льдине, гордились советскими летчиками, первыми проложившими путь через Северный полюс в Америку. Теснясь в коммунальных квартирах, радовались появлению подземных дворцов метрополитена. В редкие свободные часы устремлялись в музеи, в библиотеки, в театры. Мечтали служить в военном флоте или осваивать дальневосточную землю, строить тракторный завод или возводить плотину. Сами не всегда сытые, сами нуждавшиеся во многом, с радостью помогали тем, кому было плохо. Фашисты Германии и Италии пытались в то время задушить испанскую революцию. Республиканцы мужественно сражались за свою свободу. Все помыслы советской молодежи были на их стороне. Тринадцатилетний Шура вздыхал: «Эх, черт возьми, поздно родился, не успею фашистов-то бить!» Зоя предложила: в банке открыт специальный счет, многие люди вносят туда деньги для женщин и детей сражающейся Испании. Давайте и мы, сколько сможем?!

— Хорошо бы, — неуверенно произнесла Любовь Тимофеевна.

— Мы все понимаем, мама! — горячо поддержал сестру Шура. — Знаешь, мы с Зоей на завтраки поменьше будем тратить.

— И заработаем немножко.

— Каким образом? — спросила Любовь Тимофеевна.

— Ты же сама говорила, что можно брать работу на дом, копировать чертежи, — напомнила Зоя. — А мы с Шурой хорошо чертим, особенно он.

Так и решили. И рады были Космодемьянские, что хоть совсем капельку, а все же помогали борцам за свободу! Пламенный лозунг Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» — был для Зои и Шуры так же близок и дорог, как и для тех, кто сражался в окопах Испании.

С седьмого и по девятый класс русский язык и литературу преподавала Вера Сергеевна Новоселова, она же была какое-то время и классным руководителем. Для брата и сестры Космодемьянских она навсегда стала своего рода идеалом, воплотив черты, которые Зоя считала лучшими в людях. Вера Сергеевна покоряла учеников увлеченностью, глубоким знанием своего предмета, любовью к нему. Она не просто вела уроки: сама горела, сама волновалась, зажигая и волнуя тех, кто слушал ее. Она не требовала, чтобы ребята заучивали, она хотела, чтобы они понимали.