Бернар Фоконье - Бетховен Страница 9

С ним он и отправился к Гайдну. Престарелый маэстро сразу же начал давать ему уроки. Довольно раскрепощенные по своей форме, судя по записям расходов Людвига: обычно они заканчивались в кафе — «папа Гайдн» обожал шоколад. Что же до сути, непохоже, чтобы между двумя столь разными характерами возникла привязанность или творческая сопричастность. Сначала Бетховен будет утверждать, что ничему не научился у Гайдна; позже он признает, что совершил бы много чудачеств без добрых советов «папы Гайдна» и Альбрехтсбергера, другого своего венского учителя. Правда в том, что в Бетховене было что-то мрачное, властное, даже странное, что беспокоило ясную натуру Йозефа Гайдна. Флейтист Друэ присутствовал при том, как Бетховен показал Гайдну свои первые сочинения. Вот как он передает их диалог:

— У вас большой талант, — сказал Гайдн, — и он станет еще больше, гораздо больше. У вас бездна вдохновения, но… Могу я говорить с вами откровенно?

— Конечно, я и пришел, чтобы узнать ваше мнение, — проворчал Людвиг.

— Так вот, вы совершите гораздо больше, чем совершили до сих пор, к вам придут мысли, которые еще не приходили ни к кому, вы никогда не пожертвуете прекрасной идеей ради тиранского правила (и хорошо сделаете), но вы принесете правила в жертву своим фантазиям, ибо вы производите на меня впечатление человека, у которого несколько голов, несколько сердец, несколько душ и… Но я боюсь рассердить вас.

— Вы рассердите меня, если не договорите.

— Так вот, раз вы настаиваете, я скажу, что, на мой взгляд, в ваших произведениях всегда будет нечто причудливое и неожиданное, непривычное, конечно, в окружении прекрасных вещей, даже восхитительных, но нет-нет да и мелькнет нечто странное и мрачное, потому что вы сами немного мрачный и странный; а стиль музыканта — это всегда он сам. Взгляните на мои произведения. Вы часто найдете в них нечто жизнерадостное, потому что я сам таков. Вы всегда найдете там веселье рядом с серьезностью, как в трагедиях Шекспира… Так вот, ничто не могло убить во мне природной безмятежности, даже мой брак и моя жена!

Но уроки Йозефа Гайдна разочаровали Бетховена. Гайдн состарился, он достиг, наконец, всемирной, по меньшей мере европейской, славы. Он подумывал о второй поездке в Лондон. И что веселого в том, чтобы давать уроки, пусть даже будущему гению. Кстати, ему было не по себе с этим Бетховеном, не выбиравшим выражений. Он задал ему упражнения по контрапункту, гармонии, генерал-басу — тем вещам, в которых Бетховен, как он думал, уже поднаторел под руководством Нефе. Гайдн рассеянно поправлял эти упражнения: четыре десятка из двух с половиной сотен помечены его рукой. Чего Людвиг ждал от Гайдна? Благословения мастера, мнения равного себе, возможно, неких производственных секретов… Гайдн относился к нетерпеливому молодому человеку снисходительно, с оттенком юмора. Из-за его бескомпромиссного характера и смуглого цвета лица он прозвал его Великим моголом. При этом он относился к юноше с дружеским участием, тревожась о развитии его карьеры. Но между ними не возникло родства душ, таинства дружбы. Предчувствовал ли Гайдн, что его «ученик» толкнет музыку в неизведанные пределы, нарушит классическое равновесие, совершенным представителем которого он стал после смерти Моцарта?

За спиной этого уклончивого учителя Бетховен нашел себе еще одного наставника — Иоганна Шенка{17}. Автор «Деревенского цирюльника» был признанным мастером контрапункта, основы западной музыки, заключавшейся в том, чтобы путем сложных комбинаций сочинить два разных музыкальных мотива, которые исполнялись бы одновременно и совершенно гармонично. Шенк явился навестить Бетховена, великий талант которого ему расхваливали. Комната молодого музыканта находилась в неприглядном беспорядке. Остатки пищи пачкали ноты, разложенные на столе и поверх пианино, на полу валялась одежда сомнительной чистоты. Так будет всегда, о чем свидетельствуют посетители, где бы Бетховен ни жил в Вене в последующие почти 40 лет. В тот день у Бетховена было веселое расположение духа, он протянул Шенку несколько упражнений на контрапункт. С первого же взгляда маэстро нашел ошибки. Бетховен пожаловался ему на Гайдна, упрекнув того в недостатке усердия. Он был требовательным и нетерпеливым. Но чтобы не рассердить доброго «папу Гайдна», Бетховен из деликатности переписал набело отрывки, исправленные Шенком. Говорят, что Гайдн, узнав об этой уловке, только улыбнулся…

Очень скоро Бетховен сделался любимчиком венской аристократии. После смерти Моцарта, с которым обошлись так дурно, публика искала себе нового героя. Блестящий молодой пианист с огненным темпераментом и странной внешностью оказался в нужное время в нужном месте. Однако свой первый большой концерт он дал только 29 марта 1795 года, то есть больше чем через два года после приезда в Вену. Тем временем он блистал в аристократических салонах, где его талант высоко ценили. Его принимали в благородных семействах — Лихновские, Разумовские, Лобковиц, Лихтенштейн; эти имена известны и сегодня, но лишь потому, что он посвящал им свои произведения… Князь Лихновский стал его ангелом-хранителем: поселил его в своем доме, обеспечил известность в кругу людей, с которыми в Вене считались, поощрял занятия композицией, лично исполняя его произведения на фортепиано. Жена Лихновского, княгиня Кристина, оказалась радушной, но слегка навязчивой хозяйкой. «Еще чуть-чуть, — сказал Бетховен Шиндлеру, — и княгиня посадит меня под стеклянный колпак, чтобы ни один недостойный не дотрагивался до меня и не достигал своим дыханием».

Какую магнетическую силу излучал этот молодой человек, что его окружали такой заботой? Он явно представлял собой новый тип артиста, непривычную диковинку. В то время как Гайдн и Сальери появлялись в салонах в напудренных париках, шелковых чулках и башмаках с пряжками, Бетховен приходил в повседневной одежде. Он мало заботился о своей внешности, что подтверждает одна юная особа, присутствовавшая при его первых появлениях в свете, госпожа фон Бенгард:

«Он был небольшого роста, невзрачный, с красным некрасивым лицом, покрытым оспинами. Пряди его каштановых волос обрамляли лицо. Одет очень просто, но его манера далека от небрежности, которая была тогда в моде. При этом он говорил на диалекте и использовал довольно вульгарные выражения; в целом ничто в его внешнем облике не выдавало оригинальности, его жесты и повадки были так же дурны, как и манеры».

Через год после приезда в Вену Бетховен написал письмо Элеоноре фон Брейнинг. Он не только не позабыл ее, но всё еще не мог отделаться от мысли об их ссоре перед отъездом. Какие непоправимые слова могли вырваться у Людвига, а может быть, и у Лорхен, чтобы довести дело до такой крайности? Из этого письма мы можем многое узнать о характере Бетховена — раздражительном, вспыльчивом, сварливом, а потом сожалеющем о своей несдержанности и умоляющем его простить: