Игорь Зотиков - Зимние солдаты Страница 9

Нет, этот способ не годился, чтобы перебраться на другую сторону реки. И я начал думать. Недалеко от того места, где традиционно купались женщины, прямо на берегу реки, но ниже по течению, стояло огромное для Козлова многоэтажное красное кирпичное здание с фабричной трубой. В нем помещались городские бани. Я не раз ходил туда с Бабусей и, бывало, стоял на мощеной дороге, идущей вниз от городка к бане, чтобы лишний раз посмотреть, как шагают строем красноармейцы. Они часто ходили строем, иногда и с песней, с теми же целями, что и мы, – помыться.

Все ребята с нашей улицы говорили, что от бани на другую сторону реки, чуть ниже поверхности воды, идет толстая железная труба и, сев верхом на эту трубу, можно потихоньку, движениями гусеницы, перебраться на ту сторону. Сам я трубы не видел, но несколько мальчиков старше меня уверяли, что не раз переправлялись на ту сторону реки и обратно таким способом.

Сейчас, когда я вспоминаю о своих планах изучения неба, возникают самые простые вопросы. Во-первых, если мальчики меня не обманывали, зачем была сделана эта труба на ту сторону реки. Ведь ее снесло бы ледоходом в первую же весну – мы не раз любовались разрушительной силой плывущего льда. И второе, что мне сегодня не понятно, – никто не подумал о существовании моста, по которому можно было бы перебраться на ту сторону, по дороге к горизонту и секретной дверце или щели на границе между Небом и Землей.

Однако скоро секретные планы по изобретению способа подглядеть, что делается по ту сторону небесного свода, перестали меня волновать. Они ушли сами собой, вытесненные другой, более актуальной проблемой.

Христианин ли я?

Моя прабабушка, мамина бабушка, неожиданно умерла. Она лежала дома в белом гробу, покрытом цветами. Старые, бородатые, одетые в золотые одежды священники пели что-то грустное и кадили ладаном, запах которого мне не очень нравился. Много мужчин и женщин, которых я никогда не видел, и даже сама неунывающая Бабуся плакали. После этого несколько мужчин подняли гроб с прабабушкой, вынесли его из дома и понесли прочь. И все люди пошли за гробом, а мне сказали, что я еще слишком маленький, чтобы идти со всеми вместе на кладбище и смотреть, как бабушку положат в глубокую яму, которая называется могилой, и засыплют землей, и она будет там всегда, и я ее больше никогда не увижу, потому что она умерла.

«Как умерла? Как – никогда не увижу? Почему умерла она, а не кто-то другой? Как – все тоже когда-нибудь умрут? А как же я, я тоже когда-нибудь умру?»

Это было ужасное открытие, и я был целиком поглощен им. А скоро узнал, что умирают все-все: и все деревья, и все животные, и все люди. Все дети обязательно умрут тоже, став перед этим взрослыми, а некоторые умрут, не повзрослев. Я снова начал листать старые иллюстрированные журналы бабушки, изобиловавшие рисунками на религиозные темы. Из них я почерпнул многое об устройстве мира, в них нашел картинку небесного купола с приоткрытой калиточкой. Теперь я обращал внимание на другое. И увидел чуть ли не на каждой странице костлявого, сделанного из одних костей человека в плаще с капюшоном и с косой. Он косил и косил, как траву, несметные толпы людей, пытавшихся убежать от этого скелета в плаще, большей частью безуспешно.

– Кто это? – спросил я Бабусю как можно безразличнее, скрывая внутреннюю дрожь.

– О, мой милый внучек, это Смерть. Ты видишь, она все время в работе и косит, и косит людей. От нее никому не спастись – рано или поздно она настигает всех, – сказала Бабуся тоже безразлично.

И я все понял и поверил ужасной новости уже окончательно. Может быть, я не принял бы смерть прабабушки и само понятие Смерть как трагедию, если бы мои просветители, Бабуся и прабабушка, были более опытны. Наверное, им следовало рассказать мне, что у всех людей есть душа, которая не умирает, даже если умрет тело. Но они не сделали этого.

Я загрустил, и Бабуся переживала, думая, что я грущу об умершей прабабушке. Но я придумал для себя избавление от страшного будущего, и это мое состояние кончилось однажды так же внезапно, как и началось.

Я нашел для себя совсем не сложный выход, сродни, наверное, буддистской религии. Какая-то часть меня (только меня), которая может видеть, слышать и чувствовать запахи, не умрет, но оставит тело и изменится, превратится в… Во что? Это могло бы быть животное, или растение, или что-нибудь еще, главное – чтобы это что-то жило достаточно долго, так долго, как только возможно… Я не знал тогда, что в некоторых религиях считается, что душа переходит из одного предмета или живого существа в другое сколько угодно раз. А сам я до этого не додумался.

Итак, я долго и тщательно обдумывал, во что превратится чувствующая часть моего «Я», чтобы прожить подольше. И выбрал. Я решил, что когда умру, чувствующая часть меня перейдет силой моего желания в огромный валун, камень, который лежал во дворе нашего дома.

У бабушкиного дома был небольшой сад и двор, отгороженный от улицы огромными двустворчатыми воротами и калиткой. С улицы на наш двор через эти ворота вела вымощенная булыжником дорога, оканчивающаяся перед сараем маленькой, выложенной тем же булыжником площадкой. Во дворе росли большой куст бузины и высокая береза у ворот. А большая часть двора между деревом и сараем представляла собой просто лужайку, покрытую летом травой. И вот посреди этой лужайки лежал тот самый огромный валун – серый камень, почти полностью утопленный в землю. Только серая, шершавая, округлая спина его немного возвышалась над травой. Я выбрал этот камень, потому что он лежал так, что видел и ощущал многое: и небо с птицами, и прекрасное дерево, и ласкающую его траву. Он чувствовал прикосновения жучков, улиток и другой живой твари, которые ползали по нему или грелись на нем, когда он был освещен солнцем. Он видел каждого, кто входил в дом и выходил из него.

Я иногда играл, сидя на его почти гладкой, совсем немного шершавой спине. Бабуся как-то раз сказала мне, что раньше – еще до того, как я приехал к ним, – этот камень был меньше, и она замечает, как он из года в год все растет. Значит, он тоже живой, только живет очень долго, поэтому все в нем происходит медленно, решил я, затаив дыхание. Это мне было на руку. Значит, камень будет жить очень долго.

Вообще-то, я слегка побаивался этого полуспяшего кита Земли и играл на нем всегда с опаской, готовый в любой момент спрыгнуть с него, если что, – одна нога моя на всякий случай всегда была на траве.

Но я никогда не забывал, что он существует рядом с моим домом. И твердо решил для себя, что, когда я стану старым и буду готов к смерти, сделаю волевым усилием так, чтобы чувствующая часть меня перешла в этот камень и стала его частью прежде, чем я умру, как все. Как, например, моя прабабушка. Может быть, я перейду не в главный – самый большой камень, а в один из тех, что поменьше. По-видимому, лежащие в травке у дороги камни поменьше – дети большого. И тогда я буду всегда видеть небо, и солнце, и детей, и животных, и птиц, которые будут проходить или пролетать мимо меня, буду слушать их голоса и наблюдать, как растет трава и расцветают цветы.