Майя Кучерская - Константин Павлович Страница 90

Вас и ваших всегда и сердечно любящий

Константин»{514}.

Судя по тому, что и в очередном своем письме (от 9 января 1830 года) Константин повторил ту же поговорку о старости, Опочинин ему возражал. В следующем письме Федор Петрович, очевидно, подробно рассказал великому князю о замечательном придворном маскараде, данном в Аничковом дворце 4 января в честь святок и Адрианопольского мира{515}.

В сонме других обитателей Олимпа Опочинин явился на этом празднике в костюме Юпитера и заслужил язвительный, полный обидных намеков отклик цесаревича: «…Вы явились Юпитером, с чем вас и поздравляю, но мне только кажется, что приличнее было бы вам быть Меркурием, а особенно Меркурием сублиматом, так как нам обоим с вами во время оно случалось быть с оным знакомым; и сверх того сделаю то примечание, что это необыкновенный был Юпитер в 2 аршина и 4 вершка, который, кажется, представляется величиною не менее, как русские мужички говорят, в косую сажень, и потому 4-х вершковый Юпитер по-русски называться должен Перуном (или Пердуном, ибо вы в том духе воспитаны)»…{516}

Опочинин на перченые шутки цесаревича обиделся и, очевидно, даже сделал вид, что не все их понял — так что Константин Павлович в следующем своем послании снисходительно приносил адресату извинения и прилежно объяснял, что под «Меркурием сублиматом» подразумевал дезинфицирующее средство против венерических заболеваний, которым приходилось в молодости лечиться и самому великому князю, и его приятелю. Эпизод с Юпитером приведен нами как еще одна иллюстрация, демонстрирующая не столько страсть цесаревича к сомнительным шуткам, сколько его раздражение «маскарадом», происходящим в Петербурге, — оно различимо и в словах о том, что он готов был бы дать «подписку в том, чтобы не ступить туда ногой», и в язвительной отповеди Опочинину, с готовностью принимавшему участие в придворных затеях.

Но Петербург в вихре балов и празднеств не забывал и о деле. Николай считал необходимым созвать в Царстве Польском сейм, который не собирался здесь уже пять лет. Цесаревич Константин по-прежнему не видел в сеймах большого смысла — его любовь к полякам в большей степени была любовью к нации, чем к ее институтам. Тем не менее сейм был созван. Государь вновь приехал в Варшаву, и 16 (28) мая 1830 года сейм начал работу. Константин Павлович вынужден был, как обычно, присутствовать на заседаниях в качестве депутата от Пражского предместья. За истекший со времени коронации год всеобщее недовольство только усилилось, поляки относились к приезду Николая и сейму как к последней своей надежде на улучшение и защиту от произвола Новосильцева и цесаревича.

Государь открыл сейм милостивой и лестной для поляков речью, где среди прочего довольно изящно объяснил неучастие поляков в Русско-турецкой войне: «Польская армия не приняла активного участия в войне; мое доверие указало ей другой пост, не менее важный; она составляла авангард армии, долженствовавшей охранять безопасность империи…» Вот, оказывается, в чем заключалось дело — пока русские воевали, поляки охраняли безопасность Российской империи. Николай и словом не обмолвился о недавнем сеймовом суде, о царящем в государстве духе недовольства, не грозил, не пугал, однако не обещал и лишнего. Никаких лукавых и ласковых намеков на скорое присоединение Литвы в духе Александра Павловича. Поляки благородной честности Николая Павловича не оценили — лишь решение о строительстве памятника императору Александру как восстановителю Царства Польского было принято единодушно. В остальном палата депутатов вела себя неуступчиво и насупленно — правительственный законопроект о разводах, предлагавший передать бракоразводные дела в руки церкви, был жестко отвергнут. Вместе с тем сейм выразил петиции правительству — в том числе о цензуре и о помиловании Лукасинского.

На закрытии сейма 16 (28) июня государь произнес уже ледяную речь и спустя три дня отправился в Петербург. Последние иллюзии рассеялись. Поляки дали Николаю понять, что молчание и терпение отнюдь не их добродетели; Николай полякам — что ни на какие уступки не пойдет. Это был очевидный для всех разрыв. Цесаревич прощался с государем, как обычно, без сантиментов. Возможно, расставание прошло бы теплее, знай братья, что это их последняя встреча.

Константин Павлович не предчувствовал скорого конца. Хотя прежнего цесаревича, бравого, неутомимого, сутками не снимавшего мундира, не слезавшего с коня, и след простыл. Теперь Константин долгие часы просиживал дома, в халате, за письмами, газетами, в приятной беседе с домашними, с княгиней Лович. Его мучили боли в ногах и пояснице, он с трудом садился на лошадь. Франкфурт-на-Майне призывно манил зеленью и неземной тишиной. Попыхивая трубочкой, пуская сизые колечки, цесаревич всё чаще мечтал о покое, устранении от дел, жизни неторопливой и уединенной.

«У НАС ВСЁ СМИРНО»

29 августа (10 сентября) 1830 года

«Слава Богу, у нас всё смирно и, скажу, надежно к воздержанию порядка. Речи нет ни о чем — по всем сведениям, и всё старое по-старому, и вновь ничего. В войске дух хорош и генерально насмехающийся над легкомыслием и ветреностью французов со товарищами»{517}.

Сколькими упреками, явными и тайными, резкими и корректными, был осыпан впоследствии Константин Павлович за свою слепоту! Он как будто ничего не желал знать о кровавых замыслах, повторяя как заведенный из письма в письмо: «У нас всё тихо и покойно», точно заговаривая действительность — пронизанную ощущением скорой и неизбежной бури.

Члены «Патриотического общества», прореженного, но не разгромленного сеймовым судом, продолжали собираться, обсуждали будущее восстание и возможность придания ему легальной формы, однако не предпринимали и не планировали никаких серьезных действий. Намного решительнее был настроен тайный союз, возникший в варшавской школе подхорунжих. Школа располагалась неподалеку от Бельведера, один из ее инструкторов, подпоручик Петр Высоцкий, уговорил нескольких учеников образовать тайный военный союз для защиты конституции. Крайне малочисленный поначалу союз подхорунжих образовался в декабре 1828 года, но со временем число его членов возрастало; горячие молодые головы были готовы на всё. В январе 1829 года в организацию вошел один из руководителей будущего восстания Маврикий Мохнацкий. В итоге именно тайный союз Высоцкого оказался в центре мятежа.