Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов Страница 10

ЛАНСЕЛОТ И ГВИНЕВРА

ФРАГМЕНТ

Как дух во власти мук и грез,Смеясь, не унимает слёз,Весна сошла на дол и плёсЛучистым водопадом гроз.    В хрустальном мареве повсюдуИскрились проблески небес;А там, где встал стеною лес,Вяз выделялся меж древес    Оттенком изумруда.

То пеночки звенела трель,То черный дрозд свистал в свирель,То ястреб, намечая цель,Смущал покой лесных земель.    Средь зелени благоуханнойВилась река, мутна, быстра;Каштан поникший счел: пораРаскрыть живые веера    Над юною поляной.

Был ясен день, и молод год,Когда с Гвиневрой ЛанселотВъезжали под зеленый свод,Внимая звонам птичьих нот.    Она — сродни Весне влюбленной:Зеленый шелк окутал стан,Благоухан и златоткан,Зеленый трепетал султан,    Златым кольцом скрепленный.

Тут — плющ тенета протянул,Там — ручеек в траве сверкнул;По мхам, под крон приветный гул,Молочно-белый несся мул:    Летела всадница как птица —Быстрее той, что при лунеМчит на эльфийском скакуне,И звон поводьев в тишине    Над вереском струится.

Вокруг сменялись свет и мгла,Прядь трепетала у чела —И не опишешь, как мила!В точеных пальчиках несла    Уздечку всадница, гарцуя:Всяк согласился бы отдатьБогатство, славу, благодать,За право душу потерять,    В уста ее целуя.

РОБЕРТ БРАУНИНГ

ROBERT BROWNING

РОБЕРТ БРАУНИНГ (7 МАЯ 1812–12 ДЕКАБРЯ 1889)

Английский поэт и драматург, один из наиболее известных поэтов-викторианцев. Родился в Камберуэлле (Лондон), в семье преуспевающего служащего Английского банка. Отец Роберта поощрял интерес детей к литературе и искусству. Браунинг бегло читал уже к пяти годам, к 14-ти овладел французским, греческим, итальянским и латинским языками. В 1835 г. издал монодраму «Парацельс» (Paracelsus). Эта публикация принесла ему коммерческий успех и открыла доступ в литературные круги Лондона; автора заметили У. Вордсворт, Ч. Диккенс, знаменитый к тому времени А. Теннисон.

В 1845 г. Браунинг знакомится с поэтессой Элизабет Баррет; увлеченная переписка перерастает в роман, приведший к браку и переезду в Италию ради поправки здоровья Элизабет. Браунинг, завороженный Италией, многому учился у итальянского искусства; позже он описывал Италию как свой университет. Во Флоренции Браунинг начинает работу над двухтомником «Мужчины и женщины» (Men and Women, 1855), одним из наиболее известных своих сборников. По возвращении в Лондон после смерти жены Браунинг работает над поэмой «Кольцо и книга» в 12 частях, написанной белым стихом.

Браунинг соединил лирику с драмой; его излюбленная форма — это «драматический монолог», совмещающий в себе драматизм действия, сложную гамму чувств и философские размышления. Своих персонажей, ярких, незаурядных личностей, он находит во временах Средневековья и Возрождения и живописует в момент кризиса — когда человек высказывает самые сокровенные мысли, являет свою истинную природу. Две строчки из его пьесы «Пиппа проходит» стали классическим выражением доверия и любви к миру: «God’s in His heaven — All’s right with the world!» («Бог в небесах — лад на земле!»).

Чувственное отношение к красоте сближает Браунинга с прерафаэлитами, хотя многое в творчестве прерафаэлитов Браунингу оставалось чуждо.

Умер в Венеции; похоронен в Уголке поэтов в Вестминстерском аббатстве; его могила непосредственно примыкает к могиле А. Теннисона. В списке из 57 имен «Бессмертных», составленном У. Х. Хантом («не существует иного Бессмертия, нежели то, что сосредоточено в этих именах»), значится и имя Роберта Браунинга — отмеченное двумя звездочками.

THE POPE AND THE NET

What, he on whom our voices unanimously ran,Made Pope at our last Conclave? Full low his life began:His father earned the daily bread as just a fisherman.

So much the more his boy minds book, gives proof of mother-wit,Becomes first Deacon, and the Priest, then Bishop: see him sitNo less than Cardinal ere long, while no one cries ‘Unfit!’

But someone smirks, some other smiles, jogs elbow and nods head:Each winks at each:ʽʼI-faith, a rise! Saint Peter’s net, insteadOf sword and keys, is come in vogue!’ You think he blushes red?

Not he, of humble holy heart! ‘Unworthy me!’ he sighs:‘From fisher’s drudge to Church’s prince — it is indeed a rise:So, here’s my way to keep the fact forever in my eyes!’

And straightway in his palace-hall, where commonly is setSome coat-of-arms, some portraiture ancestral, lo, we metHis mean estate’s remainder in his fisher-father’s net!

Which step conciliates all and some, stops cavil in a trice:‘The humble holy heart that holds of new-born pride no spice!He’s just the saint to choose for Pope!’ Each adds, ʽʼTis my advice.’

So, Pope he was: and when we flocked — its sacred slipper on —To kiss his foot, we lifted eyes, alack, the thing was gone —That guarantee of lowlihead, — eclipsed that star which shone!

Each eyed his fellow, one and all kept silence. I cried ‘Pish!I’ll make me spokesman for the rest, express the common wish.Why, Father, is the net removed?’ ‘Son, it hath caught the fish.’

ПАПА И СЕТЬ

Конклав решил. И супротив не поднялась рука.Кто он таков? Он был рожден в хибаре бедняка,Был скуден хлеб его отца — простого рыбака.

Но бойкий сын премудрость книг и жизни постигал.Он начал с дьякона свой путь, а вышел — кардинал,И недостойным здесь его никто не называл.

Но кто-то — хмык, но кто-то — фырк, но кто-то рад пропеть:«Вот это взлет! Клянусь, опять в чести Петрова сеть —Взамен меча, взамен ключей!» Но не ему краснеть.

Нет, не ему, святой душе! А ноша нелегка:«Могу взойти я на Престол — из лодки рыбака,И пусть свидетельство тому пребудет на века».

И вот в прихожей на стене, где испокон висятПортреты предков, щит с гербом и связка ржавых лат,Повесил он рыбачью сеть — мол, оглянись назад!

И этот шаг — к сердцам других — хулу остановил.«Достиг заоблачных высот, но скромен, прост и мил.Он свят!» — и каждый добавлял: «А что я говорил!»

И вот он — Папа; мы несем от всей души привет,Готовы пасть к его ногам, глядим — а сети нет!Пропал смирения залог — погас небесный свет!

Стоим, безмолвие храня, и не находим слов,Но, выражая общий глас, я вопросить готов:«Зачем ты, отче, спрятал сеть?» — «Так ведь закончен лов!»

MEETING AT NIGHT

The grey sea and the long black land;And the yellow half-moon large and low;And the startled little waves that leapIn fiery ringlets from their sleep,As I gain the cove with pushing prow,And quench its speed i’ the slushy sand.

Then a mile of warm sea-scented beach;Three fields to cross till a farm appears;A tap at the pane, the quick sharp scratchAnd blue spurt of a lighted match,And a voice less loud, thro’ its joys and fears,Than the two hearts beating each to each!

СВИДАНИЕ НОЧЬЮ

Земля чернеет на краю,Над серым морем — желтый блик;И врассыпную кудри волн,Когда их сон нарушил чёлнИ в бухту влажную проник,И скорость погасил свою.

Пройти всю отмель наконец,Три поля — и увидеть дом.И стук в окно, и скрип в ответ,И заструится синий свет,И будет тише слабый стонДруг в друга бьющихся сердец.

PARTING AT MORNING

Round the cape of a sudden came the sea,And the sun looked over the mountain’s rim:And straight was a path of gold for him,And the need of a world of men for me.

ПРОЩАНИЕ НА РАССВЕТЕ

И мыс окружило внезапно волной,И солнце над ним обозначилось чуть,И ясно пролег золотой его путь,И стал очевиден удел мой земной.

A FACE

If one could have that little head of hers  Painted upon a background of pale gold,Such as the Tuscan’s early art prefers!  No shade encroaching on the matchless mouldOf those two lips, which should be opening soft  In the pure profile; not as when she laughs,For that spoils all: but rather as if aloft  Yon hyacinth, she loves so, leaned its staffsBurthen of honey-coloured buds to kiss  And capture ’twixt the lips apart for this.Then her lithe neck, three fingers might surround,  How it should waver on the pale gold groundUp to the fruit-shaped, perfect chin it lifts!  I know, Correggio loves to mass, in riftsOf heaven, his angel faces, orb on orb  Breaking its outline, burning shades absorb:But these are only massed there, I should think,  Waiting to see some wonder momentlyGrow out, stand full, fade slow against the sky  (That’s the pale ground you’d see this sweet face by),All heaven, meanwhile, condensed into one eye  Which fears to lose the wonder, should it wink.

ЕЕ ЛИЦО