Артемий Троицкий - Back in the USSR Страница 18

У Владимира Высоцкого не было контактов с рок-миром — ив этом была вина рокеров, которые по наивности своей и беспечности просто не доросли до той степени осмысления мира и его боли, что питала творчество Высоцкого. И потом, мы слилжом любили музыку, и большинство по традиции мало интересовалось «словами». Многие продолжали воспринимать пение по-русски как неприятную повинность и отбывали ее исправно, но без всякой заинтересованности. Да, английский стал старомоден и непрестижен, к тому же улучшившееся качество голосовой аппаратуры раскрывало все недостатки произношения. Но большинство русских текстов были настолько формальны, а часто и безграмотны, что Макаревич, при всей его пресной аллегоричности, оставался единственным осмысленным рок-поэтом.

С приходом «новой волны» положение начало резко меняться. Гребенщиков был первой ласточкой «неневинной» текстовки. Он же однажды тем летом привез мне кассету парня, которого отрекомендовал как Майка, своего приятеля. Нажав кнопку, я услышал следующее (в ритме быстрого рок-н-ролла, но под акустическую гитару):

Я сижу в сортире и читаю «Роллинг стоун»,Венечка на кухне разливает самогон,Вера спит на чердаке, хотя орет магнитофон.Ее давно пора будить, но это будет моветон.Дождь идет второй день.Надо встать, но встать лень.Хочется курить, не осталось папирос.Я боюсь спать, наверное, я трус,Денег нет, зато есть пригородный блюз...

Да, собственные сочинения Бориса, только что поражавшие своей уличной шершавостью, на таком фоне выглядели академическим «высоким штилем».

В нашем роке появилась струя «низменного» реализма, даже натурализма. «Пригородный блюз» стал одним из гимнов «новой волны» и одновременно жупелом, который актив-но поносили все поборники «чистоты», включая, кстати, многих рокеров. На кассете были и другие песни не менее курьезного содержания, и мы договорились, что Боб привезет Майка в столицу при первой возможности.

А Москва, рок-Москва, тем временем совсем опустела. Из числа «заметных» только группа «Воскресенье» не попала в профессиональную систему и продолжала давать концерты в подмосковных клубах, запрашивая при этом с устроителей серьезные суммы, как за дефицит. Совершенно ничего занимательного ни в них, ни в еще более скучных группах «второй лиги» («Мозаика», «Редкая птица», «Волшебные сумерки» и др.) не было, и передовая публика с большей радостью ходила на выступления «Последнего шанса» — очень смешной скиффл-группы, игравшей (помимо акустических гитар и скрипки) на массе детских и самодельных инструментов и закатывавшей умори-тельные шоу с театрализацией, пантомимой, спортивными упражнениями и даже шутливым вымогательством денег у зрителей. Лидер «Шанса», Владимир Щукин, писал прелестные, иногда просто классические мелодии и пел трогательным голосом бродячего сказочника. Они использовали отличные стихи детских поэтов — забавные, парадоксальные, наивно звучащие, но отнюдь не глупые. Моей любимой была песня «Кисуня и крысуня»: педантичная крыса поучает кошку, как надо правильно и красиво вести себя на улице и в обществе; та выслушивает ее и без комментариев съедает.

По традиции осенью надо было что-то устроить, но о фестивале речи не шло: знаменитости в этом больше не нуждались, а «шпаны» было слишком мало. Поэтому состоялся один большой концерт, где выступили «Последний шанс», «Аквариум», Андрей Макаревич (соло), Костя Никольский (лидер «Воскресенья» — тоже под гитару), Виргис Стакенас и Майк (настоящее имя — Михаил Науменко). «Аквариум» к этому времени уже вступил в фазу реггей, притом без единого электрического инструмента. Две трети ансамбля переключилось на перкуссию, а Борис сидел на стуле с акустической гитарой. Было много хороших новых песен: «Чтобы стоять, я должен держаться корней» (тбилисские впечатления), «Кто ты такой (чтобы мне говорить, кто я такой)?» (о «солидных» людях, берущихся судить о группе), «Контрданс» (грустное посвящение Макаревичу, ставшему солидным и теряющему «корни»), «Мой друг музыкант» (могла бы быть посвящена очень многим, песня о том, что милые рокеры больше пьют и разглагольствуют, чем занимаются делом) и «Сегодня ночью кто-то ждет нас» — немного параноидальная песня о богемной жизни «в бегах»: «Из города в город, из дома в дом, по квартирам чужих друзей. Наверное, когда я вернусь домой, это будет музей». «Аквариум» приняли прекрасно. Однако звездой вечера стал Майк.

Это было первое в его жизни выступление в большом зале. Он вышел, носатый, в темных очках, и гнусоватым голосом для начала объявил, что рекомендует всем ленинградский «Беломор» и ром «Швана-клаб». Затем запел «Сладкую К»:

Я проснулся утром одетым, в кресле,В своей каморке средь знакомых стен.Я ждал тебя до утра —Интересно, где ты провела эту ночь,моя сладкая N?Кое-как я помылся и почистил зубы,и, подумав, я решил,что бриться мне лень.Я вышел и пошел куда глядели глаза —благо было светло, благо был уже день, —и на мосту я встретил человека,он сказал мне, что знает меня.У него был рубль, и у меня четыре,в связи с этим мы купилитри бутылки вина...И он привел меня в престранные гости:там все сидели за накрытым столом,там пили портвейн и резались в костии называли друг друга дерьмом.Там было все, как бывает в мансардахиз двух колонок доносился Бах!И каждый думал о своем —кто о трех миллиардах,а кто всего лишь о пяти рублях.И кто-то, как всегда,проповедовал дзен.А я сидел пень пнем и тупо думал:с кем и где ты провела эту ночь,моя сладкая N?

Это еще не вся песня, примерно половина. Но места для большой цитаты не жаль: тексты Майка имеют несомненную познавательную ценность, поскольку дают реальное представление об образе жизни и духе ленинградских «мансард». Можно было предвидеть, что Майк сильно удивит зал, но спонтанность и сила реакции превзошли все ожидания. Когда он пел свой коронный номер — медленный тяжелый блюз под названием «Ты — дрянь», — публика кричала «браво», улюлюкала и аплодировала буквально после каждой пропетой строчки (сохранилась запись). Это было невероятно, тем более что в зале сидели не экспансивные грузины, а цивилизованная и снобистская столичная молодежь. Чем же Майк ее так взбудоражил? Возьмем любой куплет «Дряни» — все они примерно одинаковы и посвящены описанию аморального образа жизни героини песни и ее болезненных взаимоотношений с автором.

Ты спишь с моим басистомИ играешь в бридж с его женой.Я все прощу ему, но скажи —Что мне делать с тобой?О, мне до этого давно нет дела —Вперед, детка, бодро и смело!Ты — дрянь!

Ничего особенного, правда? Ни прекрасного, ни ужасного. Тем не менее на одних это производило впечатление откровения, а других смертельно шокировало. И все лишь по той простой причине, что у нас об этом петь не принято. Зарифмовав, даже не без изящества, полуночные разговоры, пьяные признания и выведя в качестве героев абсолютно неприукрашенную сегодняшнюю рок-богему, Майк открыл нашим ребятам совершенно новую эстетику, эстетику «уличного Уровня»*,

* Пайк тоже не изобрел все сам. Будучи, как и Гребенщиков, грамотным рок-фаном» он много лет методично переводил тексты Боуи, Дилана, Волана, Рида, Заппы и т. д.

поставил перед ними зеркало, направленное не вверх, не вбок, а прямо в глаза. Из «Оды в ванной комнате»:

Ванная — это место,Где можно раздетьсяСовсем догола.Вместе с одеждой сброситьУлыбку, страх и честь.И зеркало —Твой лучший друг —Плюнет тебе в глаза.Но вода примет тебяТаким, как ты есть...

И символично, что эта эстетика оказалась ближе к Высоцкому, чем к Макаревичу...

Наконец, будучи человеком девственно-несведущим в законах «официальной» культуры, Майк ненароком потревожил Большое табу, «скелет в шкафу» нашей рок-музыки, да и всего искусства, — секс. Далеко не все вещи он называл своими именами, но даже такая степень «полуоткровенности» у нас до сих пор встречалась только в сугубо нецензурных, «блатных» песнях.

О чем петь нельзя? О чем петь нужно?.. Группы сторонников и противников Майка подрались на улице после концерта (еще вчера они не знали не только друг друга, но и самого провокатора спора). «Левые» режиссеры, драматурги и писатели ходили с обалдевшим видом и повторяли как заклинание: «Очень интересно, очень интересно», а иногда и «Просто потрясающе»*.

* Не энаю, так ли это на самом деле, но Людмила Петрушевская уверяла меня, что написала пьесу «Бабуля-блюэ» непосредственно под впечатлением от концерта Майка.