Мария Чегодаева - Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых Страница 2

Эта «верхотура» девятого этажа, крыша одного из самых высоких, по тем временам, московского дома, куда выходили подышать воздухом старики (П. Митурич сделал карандашный рисунок «В. А. Хлебников (отец Веры) на крыше дома». 1931), откуда рисовал Петр Васильевич панораму Москвы — запечатлена им на рисунке 1924 года «Вера Хлебникова».

Май: «Над чердаком была просторная с дощатым деревянным полом площадка, обнесенная как теннисный корт высокой сеткой. Там, на этой площадке сделал отец свой знаменитый рисунок с моей мамы»…[8]

Она стоит, опираясь на металлический брус перил оплетенного проволокой ограждения крыши — с распущенными по плечам перехваченными лентой волосами, в просторной блузе, опоясанной тонким шнурком и широкой юбке, намеченной сильными штрихами мягкого черного карандаша в свойственной Митуричу контрастной живописной манере. Печальный и задумчивый, обращенный в себя взгляд огромных глаз — взгляд женщины, ожидающей ребенка, высокая, словно бы струящаяся фигура придают облику Веры сходство с таинственной вилой, бесконечно далекой и отрешенной от окружающего ее мира. Пространство Москвы, взятое с птичьего полета, дробная суета домов, окон, крыш, замыкающихся в перспективе мелким силуэтом Кремля, ничего не имеет общего с тем «пространством», в котором пребывает царственная Вера, возносящаяся головой в небо…

Вера Хлебникова была для Петра Митурича связующей нитью, живой памятью о Велимире. Он ощущал в ней его, любил в ней не только ее, но и его; их соединило общее горе — смерть Хлебникова.

«Велимир любил проводить время в отдельной маленькой комнате Веры, где она пыталась писать. Рассказывал ей много о своих встречах с поэтами и писателями, <…> По смерти Велимира я списался с Верой и поддерживал с ней отношения и таким образом вмешался в их астраханскую жизнь. Снабжал их своими новинками и чем мог. Так что Вера морально была уже не одинока как живописец. Она прислала мне свою большую картину, из которой я усмотрел все великолепие ее искусства…»[9]

Картина, присланная Верой Хлебниковой Петру Митуричу, была, по-видимому, «Русалки» 1916–1917 годов. Написанная под впечатлением оперы А. Даргомыжского, картина эта изображала утопающего юношу — его голова и рука мучительно вытянуты и, кажется, устремлены к жизни, к земному воздуху; еще хранят живой реальный цвет кожи, волос, губ… Но нет ему возврата, он навсегда затянут, погружен — не в воду, но в странное мистическое пространство, состоящее из голов, волос, рук призрачных существ — русалок с огромными таинственными незрячими глазами. Сделанные не без влияния модерна, «Русалки» прежде всего подкупали своей живописью, красотой мерцающей, струящейся перламутром красочной поверхности. Завораживающей причудливостью они были близки поэзии Велимира Хлебникова, хотя поэзия Хлебникова суровей и строже, без всякого налета декаданса.

          Русалка:С досок старого дощаникаЯ смотрю на травы дна,В кресла белого песчаникаЯ усядуся одна.Оран, оран дикой костьюКрай, куда идешь.Ворон, ворон, чуешь гостью?Мой погибнешь, господине!             Витязь:Этот холод окаянный,Дикий вой русалки пьяной.Всюду визг и суматоха,Оставаться стало плохо…[10]

Эта близость, напрашивающиеся ассоциации с самим Хлебниковым, с его трагическим уходом из жизни не могли не взволновать Петра Митурича, не тронуть до глубины души, не вызвать ответной душевной щедрости по отношению к Вере. «Она получила серьезный отклик по глубокому существу ее жизненной задачи…»[11]

П. Митурич — В. Хлебниковой.

Москва, 7 августа 1923 года.

«Сегодня получил Вашу картину, дорогая Вера Владимировна, и письмо. Разрешите мне ничего не говорить о картине; будет неправильно думать, что я воздерживаюсь отрицать ее, нет. Она мне нравится. В ней все так глубоко настояще, что даже Париж прощаешь за его влияния. Хочется еще видеть Ваши картины и Вас самою…»[12]

Они шли к встрече разными дорогами, общими лишь в одном: их обоих осеняла личность Хлебникова, они оба жили, озаренные его светом.

Попробуем же увидеть Веру — «ее картины и ее самою». Она незаслуженно мало известна, заслонена тенью великого брата Велимира Хлебникова, оттеснена на второй план славой своего мужа Петра Митурича. Вера Хлебникова достойна того, чтобы именно с нее начать рассказ о мире Митуричей-Хлебниковых. Пора вывести ее на авансцену, высветить светом рампы ее удивительное, странное, по-своему прекрасное лицо.

1

«23 июня 1923 г. Канун Ивана Купалы.

Папоротник цветет маленьким неприглядным цветком, но если сорвать его в урочный час, тогда… может, вспыхнет и загорится Ало-купальский цвет…»[13] Автобиографические записки Веры Хлебниковой.

В зеркале минувшегоКак озера горниеПесни-хрустали,Сказок вешних молнии…Алые уста ли,Розы ли усталиТишиной звучать…[14]

Автобиография художницы «милостью божьей», художницы во всем: в изобразительном искусстве, в литературе, в жизни.

Литературный «автопортрет» Веры: «Взгляд больших глаз. Вглядеться в них — кажется, что две голубых лампады мерцают на бледной смуглости старинной иконы. Сама ли она лик иконы… И еще чем-то неведомым осененная, она кажется олицетворением созерцания…»[15]

Созерцания чего? Куда устремлены ее глаза, похожие на лампады? Какие картины высвечивают?

«Тебе, маленький Принц, с упрямыми губками, я расскажу про одну странную жизнь… Мы пойдем в кино, где ты видел маленькую девочку с оттопыренными кармашками… Быстро, быстро закрутится лента, но ты не пугайся, маленький Принц, если она сразу оборвется. Она просто перегорела… так бывает…»[16] О каком принце грезила Вера? Какой поэтический образ, близкий образности символистов, вставал перед ее глазами?

Вера Владимировна Хлебникова родилась 20 марта 1891 года в Калмыкии, в Зимней Ставке Малодербетовского улуса. Тем же родился и ее брат Велимир Хлебников. Их отец Владимир Алексеевич Хлебников, ученый-орнитолог и государственный чиновник, был в Калмыкии «попечителем» края. «В личных отношениях В. А. всегда был благодетелем к народу, — писал о нем Петр Митурич. — Взяток не брал, судил справедливо. <…> Таким образом, он везде приобретал особое уважение народа, а среди калмыцкого народа слыл популярным отцом, защитником от множества гадин, которые обижали этот порабощенный народ».[17]

В 1898 году Владимир Алексеевич Хлебников взял назначение в Казань — в значительной степени в связи с тем, что пришло время учить детей. В 1899–1905 гг. Вера училась в казанской женской гимназии.

«Ее привели-таки — эту девочку с большими глазами под шапкой русых волос — в гимназию большую и шумную…» А она хотела рисовать, только рисовать. «Тягостные зимние дни сменялись такими жизненными, полными радостной работы вечерами… Приходил учитель[18] — и начинался урок рисования. Но был ли это урок? Часов не было и учения не было… было светлое время, когда девочка с двумя гладкими косами через спину спешно перебрасывала на свою бумагу очертания и формы окаменевшего в привычной позе натурщика. Чтобы быть с ним наравне, ей взвинчивалась рояльная табуретка, а сверху кожаная подушка — и там, на своей вышке, забывала она всё: и гимназию, большой мертвый класс, и то, что уже 11 ночи… <…>

В городе есть таинственное красное здание с острыми башенками, к которому так тянет… Это Художественная Школа. Остается ходить, смотреть, как входят и выходят из него ученики… Там у них своя за стенами жизнь, таинственная и прекрасная. Еще год — и гимназия становится все более чужой, часы, проведенные в ней, все более томительными. <…> Учитель рисования кончает школу и уезжает в Академию… У них разговор с отцом: „Ей больше нечего делать дома. — говорит учитель, — нужно бросить всё и заняться серьезно. Остается поступить в Художественную Школу. У ней большие способности“. Но у нее был еще хороший слух, и она услышала и впитала в себя всё от слова до слова. Ну, да… В Художественную Школу… В это таинственное красное здание днем и вечером… Казалось, что может быть чудесней. И вот выковались слова: „Я поступаю в Художественную Школу…“ Отпор энергичный: „Этого не будет <…> пока не окончишь гимназию“. „Папа, это будет… Это будет…“» <…>[19]

«Думается всегда об одном и том же… <…> Будет смешить коса… Заплетать, расплетать… Это будет мешать работать у мольберта. Кажется, нужно ее остричь… но это не так просто: это папина любимица — он сам ее расчесывает, сам моет… Отпор и победа: большие ножницы перерезали около шеи тугие пряди, коса тяжело свесилась в руки отца, в первый раз у него на глазах слезы… Во все стороны сыплются русые пряди…»