Коллектив авторов - Лесной: исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья Страница 30

Как-то утром, когда мы только начали играть и еще не успели разложить весь свой «товар», девочки вдруг все побросали и с криками: «Ой, сейчас начнется!» побежали к шаповаловскому дому. Я побежала за всеми. Но мы оказались не у Веры с Тамарой, а в квартире напротив, где жила семья летчика. У них в комнате был приемник – высокий коричневый ящик с маленьким окошком внизу, в нем горел зеленый огонек. Замерев, мы слушали «Приключения доисторического мальчика» – детскую радиопередачу с продолжением.

Ребята нашего двора. Верхний ряд: Т. Грачев, Л. и В. Андреевы, Д. Лисицын, Т. и В. Никитины, А. Залевская. Внизу: Ю. Рыбежский, В. Пуссеп, Н. Кондратьев, Г. Кравченко. Фото Б.П. Константинова

Иногда в наших дворах появлялись захожие, но это были интересные и ценные люди. Например, старьевщик. Наши бабушки выносили тогда из дому всю старую ветхую одежду, и когда-то любимые наши вещи навсегда уезжали в его большой тележке. Старшие говорили, что из ветоши делают хорошую бумагу. Бывало, появлялся даже шарманщик. Ближе к осени раздавались призывы стекольщика. Но чаще других являлся самый вожделенный для нас, ребят, – точильщик. Его зычные, нараспев, выкрики: «То-о-чить ножи-ножницы!» оглашали всю округу и предваряли его зримое возникновение.

Вот он торжественно входил в наш двор со своим тяжелым станком на плече, разворачивался и устанавливал его на лужайке перед сараями. Мы – вся сбежавшаяся детвора – становились полукругом в ожидании захватывающего зрелища, состоявшего из вращения и мелькания каменного колеса, мерного покачивания педали, протягивания лезвия по ободу набравшего скорость точила, из наката возникавшего при этом скрежещуще-мелодичного звука и фейерверка возносящихся и разлетающихся искр.

Каждое лето бороздили наши дворы студенты-лесотехники. Они приходили небольшими группами со своими теодолитами, нивелирами, штативами и рейками, похожими на гигантские градусники, выбирали место и устанавливали треноги, налаживали приборы и долго молча смотрели в трубки, а кто-то из них в отдалении стоял с рейкой. Они были деловиты, сосредоточенно молчаливы, медленно переходили с места на место, почти никогда с нами не заговаривали, как будто нас тут и не было. Нам казалось, что они не только не замечают нас, но и слишком по-хозяйски распоряжаются нашими полянками, дорожками и вообще всем пространством наших дворов. Однако за лето мы настолько привыкали к их присутствию и работе, что тоже почти переставали их замечать, интерес вызывали лишь их первые появления в сезоне.

Зимой все было белым-бело: снежный покров, все нарастая и уплотняясь, лежал с ноября до самой весны, когда в марте он все чаще становился влажным и рыхлым. Мы ловили те дни, когда снег начинал прекрасно слипаться, с хрустом накатывали по целине шары, громоздили их друг на друга, и к вечеру у каждого крыльца выстраивалась снежная стража.

От каждого дома отходила лыжня, шла вдоль дорожки, соединялась или пересекалась с другими. На лыжах катались с уклона в парке Турчиновича, с береговых склонов замерзших прудов, уходили на Старо-Парголовский и на Серебку. Старшие часто отправлялись в сторону Поклонной горы, на «Исаковку» (склон вдоль Исакова переулка, теперь – Манчестерская улица). Зимний спортивный инвентарь был в каждой семье: лыжи, коньки, санки и почти у всех – финские сани. На них мы весело съезжали со склона в парке Турчиновича и гонялись по самой середине Старо-Парголовского – никакого транспорта там практически не было.

Зимой рано темнело, зажигались фонари – ряд деревянных столбов вдоль всего проспекта с лампочками под шляпами эмалированных плафонов. На искрящийся снег они отбрасывали круги желтого электрического света, а если прищурить глаза и покачать головой, то увидишь бесконечный ряд маятников из длинных золотых метелок.

Середина 1950-х: моя мама, М.Л. Кравченко, на зимнем Старо-Парголовском проспекте. Прошло почти 20 лет, а проспект все так же пустынен. Справа – бывшая дворницкая наших домов, в роще слева – дом Соловейчика, а вдали, на углу Яшумова, – дом Ростовцевых. И те же ряды столбов с лампочками под шляпами плафонов. Именно здесь мы с мамой увидели девочку на коньках в 1938 г.

Помню, как однажды, когда мама вела меня вечером из детского сада, мы увидели в свете этих фонарей на самой середине проспекта девочку на коньках. Она лихо раскатывала то с правой, то с левой ноги, а вокруг – никого, только зимняя вечерняя сказка. Я узнала ее. Это была Нонка Кареткина, которая еще в прошлом году тоже ходила в детский сад, а теперь уже училась в первом классе. Жила она на Воронцовом, за Яшумовым. Тоненькая девочка с льняными, круто вьющимися короткими волосами, она и в детском саду отличалась своим отчаянным мальчишеским нравом. Почему-то эта зимняя картина врезалась мне в память на всю жизнь. Это был 1938 год.

В центре же самой первой картины моего детства, от которой я веду отсчет памяти и о самой себе, был маленький, простенький сиреневый цветочек, что-то вроде вьюнка, который прятался в траве запущенной клумбы чужого сада. Помню мгновенно охватившую меня неодолимость стремления – и вот уже цветочек на оборванном стебельке в моем кулачке.

Как только я выбежала за калитку, на меня налетели какие-то взрослые и стали очень ругать. Не помню, мои это были или нет. Может быть, и ругали-то не всерьез, имелось тогда такое обыкновение, в том числе и у моих, еще очень молодых, дядей – подтрунить над малышом. Но в тот момент я впервые испытала целый всплеск новых для меня чувств: вины, обиды, удивления жестокостью взрослых и их, так грубо проявленной, властью надо мной. Я знала, что совершила неразрешенное, что поступила против установленных правил, но тогда же инстинктом младенчества я поняла – желания могут быть сильнее запретов. Мне тем летом, по-видимому, шел третий год, потому что эпопею «Челюскина» – капитан Воронин, Отто Юльевич Шмидт, девочка Карина, которая родилась на льдине, – я помню уже хорошо, а это случилось зимой 1934-го, когда мне было уже три с половиной.

Переулок фантастики

В детский сад я пошла осенью 1935 года, и с тех пор география моей среды обитания значительно расширилась и в жизнь вошло понятие «дорога». Детский сад был в Клубе ученых (Дом ученых в Лесном). Его организовали для детей преподавателей Политехнического института, но меня туда приняли, потому что мой папа вел в Клубе драматический кружок.

На дорогу от нашего дома до детского сада уходило примерно полчаса. Через парк Турчиновича мы выходили к Старо-Парголовскому, на пересечение его с Яшумовым и Малой Объездной. Здесь с нашей стороны стоял одноэтажный, приземистый деревянный дом, в котором был наш ближайший продуктовый магазин. Витрины его видятся мне и сейчас, в нем продавалось все: и гастрономия, и крупы, и овощи. В белых эмалированных ванночках под стеклом лежали селедка, миноги, красная и черная икра, топленое масло, огурцы, кислая капуста, клюква.

Мы переходили проспект и шли по Яшумову переулку (теперь улица Курчатова), по левой его стороне, где стояло несколько двухэтажных деревянных домов. С правой стороны домов почти не было, там отходил Пустой переулок (ул. Шателена), за ним шел сосновый лесок. Потом на этой стороне появилось светлое двухэтажное здание музыкальной школы (в 1945 году оно отошло к Институту постоянного тока).

Окончание строительства циклотрона Физико-технического института. Фото весны 1941 г., из фондов музея истории ФТИ

На самом повороте Яшумова справа и слева были глубокие овраги. С левой стороны – круглый и пустой овраг, похожий скорее на котлован, зимой с его крутых откосов ребята катались на лыжах и санках. За ним виднелось несколько причудливой формы домишек, с какими-то мезонинами, башенками и чердачками, они принадлежали уже Воронцову переулку. В одном из них как раз и жила Нонна Кареткина из нашего детского сада. Там же стоял дом известной до революции детской писательницы Клавдии Лукашевич, но ее самой в нем давно уже не было.

С другой стороны переулка, в зажиме его поворота, на дне оврага притаились теплицы, зимними вечерами там загадочно и тускло горел желтоватый свет. За оврагом начиналась территория Физико-технического института. К началу 1940-х годов на ней уже возвышался купол циклотрона.

Почти вся противоположная сторона Яшумова переулка за поворотом тоже представляла собой индустриальный пейзаж. В этом было что-то волшебное: как раз на середине переулка вы вместе с ним поворачивали направо и перед вами открывался совершенно другой мир. Привычный Лесной с его дачками, палисадниками и верандочками внезапно исчезал, а взору открывался какой-то новый, грандиозный и непостижимый мир, теперь я бы сказала – что-то из области научной фантастики.