Занимательная музыкология для взрослых - Владимир Александрович Зисман Страница 33

И вот так до конца концерта что-то там внутри пытается нащупать твердую почву, потому что по нынешним представлениям 415 Гц — это частота соседнего соль-диеза. Но я-то знаю, что это ля.

Об этом еще Леопольд Моцарт, отец одного из героев «Маленькой трагедии» А. С. Пушкина, писал аж в 1769 году: «Если предположить, что все ныне существующие тональности были образованы из до мажора и ля минора просто путем добавления бемолей и диезов, то отчего же тогда пьеса, транспонированная из фа в соль, теряет свою приятность и совершенно иначе воздействует на души слушателей?»

В общем, это тот самый случай, когда абсолютный слух есть абсолютное излишество.

Когда абсолютного слуха нет

Тогда тот, что есть, называется относительным. А поскольку понятие фальши имеет смысл исключительно в сравнении с другими звуками, то есть применительно к звуковым интервалам, то критически важное значение имеет именно эта сторона слуха.

Несколько резюмирующих слов

Еще разок я хочу повторить: музыкальный слух практически во всех его формах — это не столько функция уха, сколько функция мозга. Все эти распознавания звуков, музыкальных интервалов, тембров, аккордов, мелодий — всем этим анализом, интерпретацией, преобразованиями и прочими вещами занимается мозг.

А уж результат своей деятельности передает на усмотрение души.

Практически полностью глухой Бетховен написал Девятую симфонию, которую так ни разу и не услышал. Вся эта эпическая партитура находилась у него в мозгу от начала и до конца.

Альберт Швейцер, автор фундаментального труда о И. С. Бахе, рассказывает, что «…одно время Бах жил в доме, где не было никаких инструментов; он очень скучал от этого и там сочинил первую часть „Хорошо темперированного клавира“». То есть слух здесь ему помочь никак не мог. И я полагаю, что когда в ноябре семнадцатого он сел (так, пустяковое дело, административка в связи с трудовыми спорами), и, вероятнее всего, опять без инструмента, то вряд ли он сидел сложа руки.

Послушайте, ей-богу, ведь вы же читаете книги молча, про себя? А когда вы пишете текст, вам ведь не обязательно сначала произносить его вслух? И стихи декламировать в полной тишине, не утруждая себя открыванием рта? «Мороз и солнце, день чудесный…»

Можете так же и музыку послушать. «Что наша жизнь? Игра!»

И незачем шуметь. Вот и все.

С другой стороны, сохранились свидетельства о том, как музыкальные «галлюцинации Роберта Шумана к концу жизни стали переполнять его разум, вырождаясь сперва в „ангельскую“, а потом и в „демоническую“ музыку, и в конце концов превратились в одну „чудовищную“ ноту ля, которая без остановки днями и ночами играла в его голове с нестерпимой интенсивностью» (О. Сакс «Музыкофилия: сказки о музыке и мозге»).

Все находится в голове.

Так что если кто-то считает, что ему медведь на ухо наступил…

Нет, не на ухо.

Часть шестая

Музыкальные лады и основы гармонии

(Профанация, разумеется)

В сущности, речь здесь пойдет о том же самом, что и раньше — о крайнем изумлении перед тем, как мозг преобразует сочетания звуковых частот в эмоции и художественные образы.

С чего-то же надо начать разговор

Про мажор и минор знают все. Все знают, что мажор — это весело, а минор — грустно. Единственный вопрос, который вызывает некоторое недоумение, как так вышло?

То есть почему мажор весело, а минор — грустно?

Тут есть что обсудить. Это серьезный повод задуматься над тем, почему «В семь сорок он подъедет» — это печальная новость, а следующая за ней «Он выйдет из вагона и двинет вдоль перрона» — это уже таки весело. Что в этом веселого?

То, что песня «Вместе весело шагать по просторам» написана в миноре, это что — скрытый сарказм, оптимизм ипохондрика или проявившиеся ладовые закономерности? «Ладовые» потому, что мажор, минор и прочие подобные сущности называются ладами[38].

В чем смысл того, что самые оптимистическо-милитаристские произведения братьев Самуила, Даниила и Дмитрия Покрассов «Красная армия всех сильней», «Мы красные кавалеристы», «Три танкиста» написаны в миноре?

(Четвертого брата, Аркадия, мы не упоминаем, потому что он вовремя не принял революцию и с тех пор работал в Голливуде.)

Есть, конечно же, в безбрежном море симфонической музыки безукоризненно-плакатные образцы мажора и минора. Достаточно вспомнить Пятую симфонию Чайковского с чрезвычайно пафосным и достаточно вульгарным противопоставлением минора в начале симфонии и того же мотива в мажоре в финале. Да, здесь ладовые образы представлены в идеально-лабораторном виде — от мрачных философских размышлений к необратимому оптимизму, в финале переходящему в овации.

Кстати, не менее яркое и выразительное противопоставление мажора и минора наблюдается в «Полете валькирий» Вагнера, в произведении, которое бо́льшая часть нынешних меломанов знает скорее по фильму Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня», чем по опере «Валькирия» из эпического сериала «Кольцо нибелунга».

После продолжительного набора трелей в разных регистрах валькирии запускаются в миноре и лишь потом, хорошенько разогревшись, летят уже в мажоре. Что чисто композиционно является вполне примитивной, хотя и достаточно наглядной затеей. Но для наших, чисто образовательных, целей «Полет валькирий» очень интересен, поскольку там, помимо прочего, использовано и увеличенное трезвучие, которое появляется в музыке всегда в момент сверхъестественных событий. А что может быть сверхъестественнее стаи летящих крупнокалиберных… Как бы их поделикатнее назвать… Барышень, вот!

Вы ведь можете представить себе летящих клином (или у настоящих тевтонцев это называется свиньей?) Брунгильду, Герхильду, Ортлинду, Вальтрауту, Швертлейту, Хельмвигу, Зигруну, Гримгерду и Россвейсу?

А стая валькирий, хочу вам доложить, это отнюдь не голуби на Сан-Марко. Они, безусловно, достойны увеличенного трезвучия. Не меньше, чем Черномор у Глинки в «Руслане и Людмиле».

Вот мы и нащупали еще один лад, потому что упомянутое увеличенное трезвучие — это конструкция, существующая главным образом в рамках целотонного звукоряда.

Использовав слово «целотонный», я сразу понял, что настало время кое-что объяснить, прежде чем мы снова вернемся к эмоциям.

На самом деле все очень просто и до неприличия примитивно

Продолжая конвертировать математические закономерности в эмоциональные и духовные проявления, мы приходим к следующему результату.

Благодаря музыкально-математическим играм Пифагора мы знаем, что октава состоит из двенадцати звуков, расположенных между собой на более-менее равных расстояниях,