Ян Парандовский - Олимпийский диск Страница 35

- Понимаем тебя, вели насыпать свежего песку.

Гисмон кликнул одного из рабдухов столь хриплым голосом, что бедняга уловил в нем скрип тюремного засова. Служитель помчался, как ветер, к Булевтерию, к огромной радости толпы, которая подгоняла его криками, словно атлета.

- Главк, - произнес Капр и встал, когда мальчик приблизился к треножнику, на котором лежали оливковые ветви.

Элленодик взял две из них, связал красной ленточкой и возложил этот венок на голову Главка. Герольд объявил первую победу в семьдесят шестой Олимпиаде, назвав имя мальчика, имя его отца и его родины, острова Хиос.

Родная земля спустилась к нему. Толпа граждан, среди которых был и его отец, выделилась из массы и обступила победителя. К ним присоединилось много афинян, так как остров Хиос принадлежал Афинам.

Главк снял венок и протянул отцу. Тот был солдат, участник Саламинского сражения, персидский тесак отсек ему правую руку в тот момент, когда он готовился взобраться на один из царских кораблей. Боясь, как бы это не послужило дурным предзнаменованием, он не посмел принять венок левой рукой и кивнул своему брату. Тот взял венок и водрузил его на голову мальчика. Тут к нему подступили остальные, перевязывали ему руки, грудь, бедра белыми и красными лентами, втыкали в волосы цветы, а он стоял, похожий на статую божества, украшенную в день праздника.

Толпа шумела. Сверху бросали зеленые ветки, которые падали на сидящих внизу. Воздух потрясал новый многотысячный крик, он прокатился от Крониона до холма Писы - даже река не в состоянии была остановить его - и отзывался на том берегу: это вершины Трифилии за Алфеем вторили голосам женщин, которым с такого расстояния не возбранялось следить за играми.

Появилась повозка с песком. Гисмон велел посыпать только последний отрезок беговой дорожки, какую-нибудь сотню ступней перед алтарем, -место, предназначенное для кулачного боя и борьбы. Остальная часть стадиона оставалась пока свободной, чем сразу воспользовались зрители. Сидевшие по другую сторону линии старта потянулись со своими скамьями и табуретками, многие располагались прямо на песке, в первом ряду уже восседал Главк со своей свитой. У стартовой черты осталась только жрица Гамины, которая со своего одинокого алтаря не видела ничего, кроме опустевшей беговой дорожки.

Вызывали мальчиков - кулачных бойцов. Их оказалось шестеро.

Содам удивился:

- Клянусь Гераклом, я никак не думал, что их почти полностью разгонят. На моей памяти их в Элиде перебывало не меньше сотни.

Сотион, который помнил многих, пожалел об отсутствии двух-трех пар.

- Да о чем там говорить! - вставил Иккос. - И так это отнимет уйму времени. Мальчишки готовы прыгать до самого вечера.

Он ошибался. Первая пара - Протол и Алкимид - сразу начала острую борьбу. Молниеносные удары сменялись стремительными увертками, противники не расходились, но продолжали наступать друг на друга, следы их ног начертали на песке нечто вроде окружности или эллипса, этот магнетический круг удерживал их в своей орбите.

Первый - Алкимид уклоняется от града ударов, с открытым ртом отступая назад, словно вынырнув из ледяной ванны. Но Протол вовлекает его в свой круговорот.

Алкимид наносит удары лишь правым кулаком. Левой рукой он только защищается, не решаясь бить ею. Алкимида сковывает неотвязное воспоминание, как элленодик наказал его за то, что, ударяя левой, он не успел сжать ее в кулак. Протол, свободный в своих действиях, наносит ему удар слева. Из носа Алкимида течет кровь, от последующих ударов она размазывается вокруг рта, пылает алым пламенем посреди лица.

Отсветы этого пламени падают в толпу. На Алкимида сыплются уже не только кулачные удары, на него обрушиваются крики зрителей, настигая, преследуя его, весь мир восстает против него, покуда, наконец, он не поднимает руку, признавая свое поражение.

Пусто в голове, шум в ушах, темень в глазах, но вот улыбка озаряет его лицо - это душа Алкимида, плененная борьбой, светится в истерзанном теле, словно солнце, проглядывающее из-за туч.

Из трех победителей - Протола, Пифея и Агесидама - Пифею выпал счастливый жребий, достойный презрения: он мог на протяжении всей схватки мантинейца с локром спокойно сидеть, отдыхая, и в итоге выступал в поединке с утомленным противником. Но Пифея, сына богатого и могущественного Лампона, не терзали угрызения совести. Он относился к числу людей, точно знающих цену вещам и отдающих себе отчет в том, что наиболее ценное легче всего добыть по воле случая, а если удастся, и хитростью. Половиной своего состояния и общественного веса род Псолихидов обязан был обстоятельствам такого порядка, при которых с людской молвой считаться не приходилось.

Поэтому Пифей невозмутимо отдал себя в руки своего алейпта. Они принадлежали к малой горстке тех, кто сохранял преданность Иккосу. Подражали ему до абсурда. И теперь, не обращая внимания на окружавший их бурлящий мир, оставались верны себе.

Сначала алейпт омыл Пифея губкой, потом опрыскал водой, наконец, натер оливковым маслом. Все это время он старался стоять так, чтобы прикрывать своего воспитанника от лучей солнца. Пифею захотелось пить, алейпт подал ему кружку воды, но позволил только ополоснуть рот, не проглотив ни капли. Не зная, отвечает ли массаж требованиям момента, алейпт касался его тела движениями египетских заклинателей, заговаривающих болезни. Не исключено, что он усыпил бы своего питомца, если бы не внезапный рев толпы, который и прервал этот магический ритуал.

Протол потерпел поражение. У него было ободрано колено, вероятно, он упал. Его алейпт прославленный "воспитатель победителей", был вне себя от злости. Он так стремительно обернул Протола полотенцем, будто собирался удушить.

Агесидам, направляясь к своему тренеру, прошел мимо Пифея, обдав его жаром разгоряченного тела. У него развязался ремень на левой руке, и едва он успел перемотать его, как герольд объявил последнюю встречу.

Завязывалась упорная борьба. Пифей решил, используя свой запас сил, измотать противника, не нанося ударов. Он выдерживал дистанцию, отскакивал, легкий и неуловимый, не реагируя на крики: "Трус!", чем зрители пытались вынудить его к борьбе. Агесидам позволил вовлечь себя в эту игру, в самозабвении гонялся за противником, но вдруг остановился, выжидая. Одобрительный смех зрителей, как струя воды, освежил его.

Эгинец, находящийся на расстоянии двух шагов от него, на миг растерялся. Осторожность, с какой он начал приближаться, вызвала бурю криков. Пифей, подхлестнутый стыдом, как бичом, бросился на локра. Агесидам остановил его и тотчас сам перешел в атаку. Эгинец великолепно оборонялся. Но Агесидам был так дерзок, так стремителен и горяч, что Пифей отступал все в большей растерянности.

Олимпийский стадион редко оказывался ареной того, что сейчас происходило. Те, кто видел предыдущую встречу и победу Пифея, никак не были подготовлены к такому исходу. Ибо Пифей вдруг остановился, сжался всем телом и положил обе руки на голову, прикрывая ее. Этот жест беспомощности и страха, за который мальчиков бьют розгами в палестре, был настолько непостижим, что многие усмотрели здесь подвох. Зрители замолчали, ожидая сюрприза. Агесидам, с кулаками, готовыми к удару и к защите, растерялся, как пес перед свернувшимся в клубок ежом.

И тогда, Илл, - ты заслужил бессмертную славу, навсегда связав свое имя с именем своего воспитанника, - ты крикнул Агесидаму: "Бей снизу!"

Агесидам слышит этот крик и, подхлестнутый вдохновением, наносит снизу удар в незащищенный подбородок Пифея. Кровь течет из разбитой челюсти, ноги подгибаются, сын Лампона шатается и падает. У локра есть право еще на один удар, но он неожиданно наклоняется и рукой, которой победил противника, поднимает и поддерживает его.

Что остается от криков, оваций, энтузиазма, пусть даже многотысячной толпы? Это всего только минута, правда, единственная и незабываемая, но безвозвратно гибнущая в бездне времени. Ничто не в состоянии сохранить волну голосов, которые все более широкими кругами уходят в свой неземной полет, вечно живые и вместе с тем навеки утраченные для человеческого слуха. Голоса, что повторяли в тот день имя Агесидама, еще шелестят в тенетах вселенной, столь же невоскресимые, как и прах великолепного атлета, вызвавшего тогда всеобщее восхищение и трепет.

Но вот плита, на которой запечатлена атмосфера знойного полудня 18 августа 476 года до нашей эры:

"Бывают минуты, когда люди жаждут дуновения ветра, а порой настает время голубых вод, порождения дождевых туч. И когда усилием воли достигнута цель, необходимы сладостные как мед гимны, предвестники грядущей славы, яркое свидетельство высших добродетелей.

Свято имя победителей Олимпийских игр. И я, в честь успеха Агесидама, сына Архестрата, прилагаю к его златому венку мою песнь".

Это ода Пиндара, слова которой родились в его душе в тот день, когда поэт сидел в сокровищнице Гелы, рядом со старым другом Феоном из Акраганта. Когда отец победителя привел к ним Агесидама, поэт поднялся, чтобы пожать руку своему юному другу из Локр Эпизефирских 1. А его отец, Архестрат, обратился к сановнику: