Ян Парандовский - Олимпийский диск Страница 36

Это ода Пиндара, слова которой родились в его душе в тот день, когда поэт сидел в сокровищнице Гелы, рядом со старым другом Феоном из Акраганта. Когда отец победителя привел к ним Агесидама, поэт поднялся, чтобы пожать руку своему юному другу из Локр Эпизефирских 1. А его отец, Архестрат, обратился к сановнику:

1 Город на самом юге Бруттия (ныне Калабрия, Италия), колония так называемых озольских локров - греческого племени, обитавшего на берегу Коринфского залива, между Этолией, Доридой, Фокидой.

- Я слышал, сын Эйнесидема, что после игр Пиндар отправится с тобой. Если позволишь, я попрошу его часть этого времени подарить моему дому.

- Я на корабле прибуду за тобой, - сказал Агесидам Пиндару.

Мальчик, увешанный венками и лентами, пахнет зеленью и стадионом. На его руках еще розовеют полосы от бойцовских ремней, а на колонне, к которой он прислонился, остается жирный масляный след.

Тем временем со склонов горы заметили повозку. В облаке пыли она стремительно летит вдоль Алфея. Поблескивают на солнце кованые ободья, над упряжью лошадей непрестанно взвивается длинный кнут. Возле лагеря повозка сбавила темп и затерялась среди палаток.

Кто это может быть?

В подобном вопросе таилась тревога, охватывающая домочадцев поздним вечером, когда вся семья в сборе, а во дворе раздаются вдруг посторонние шаги. Ожило воспоминание, связанное с последней Олимпиадой, когда дороги заливала волна новостей и беспокойства. Человек, который так неожиданно возник, казалось, явился именно из того времени.

Он миновал Булевтерий, оставив позади толпу лагерных невольников, которые молча наблюдали за ним. Вскоре его заслонили деревья. Тысячи глаз следили за всеми дорожками Рощи. Приезжий, должно быть, поблуждал там, так как появился он со стороны гробницы Пелопса. Его тотчас же узнали. Но встретили молчаливым вниманием, толпа словно изучала его черты, как бы пересчитывая седые нити, которые за последние четыре года появились в прекрасной, черной его бороде, столь хорошо знакомой саламинским бризам. Однако люди из колоний не знали, кто это, и имя Фемистокла 1 начало передаваться по рядам все более энергичным шепотом.

1 Фемистокл (525-461 гг. до н. э.) - афинский политик и полководец, победитель персов в битве у Саламина в 480 г. до н. э.

Он остановился и чуть склонил набок голову, будто пытаясь понять смысл этого шепота, и наконец высоко вскинул руку в приветствии. Ему отвечал взрыв голосов, сначала монолитный, который распался затем на мощный гул и громкие призывы, сопровождавшие пришельца до самых ступеней террасы.

Пройти дальше ему не удалось. Люди поднялись со своих мест, чтобы приветствовать его, образовали стену, а он стоял возле нее и пожимал десятки рук. Царя Александра он крепко обнял, у них было много тем для разговора, но им не пришло в голову ничего достойного такой минуты. Зато другие, наоборот, засыпали Фемистокла вопросами, на которые он отвечал то кивком головы, то улыбкой. Заметив выше на ступенях Гидну, он протянул к ней руку

Люди со склона хлынули на террасу, заполнив сокровищницы. Под ногами трещали ветви, втаптывались в землю сосуды с водой. Вокруг своего военачальника теснились люди из-под Саламина: "Ты помнишь меня?" Они выкрикивали свои имена, подробности битвы. Каждый, кто в тот день видел Фемистокла с борта своего корабля, был уверен, что и тот заметил его.

Стремительная волна подхватила и понесла Гиерона, вначале он противился ее воле, но потом смирился и сам подошел к Фемистоклу.

- Почему ты не явился тогда? - произнес афинянин. - Ты опоздал ровно на четыре года.

У сиракузского тирана хватило выдержки, чтобы улыбнуться:

- Мы все не уместились бы в заливе.

- Но я уступил бы тебе место в открытом море.

"Крылатые слова" его со скоростью ласточки разнеслись по толпе, которая встретила их оглушительными взрывами смеха.

Фемистокл поднимался на гору медленно, переступая с одной ступени на другую, сопровождаемый толпой.

Никто уже не следил за порядком. Многие лишились своих мест, не помышляя о том, чтобы вернуть их. Терраса превратилась в одно громадное кочевье. Сановники и олигархи, зажатые в проходах к своим сокровищницам, напоминали узников. Толпа кричала с дерзновенной свободой, как будто с появлением этого вождя демоса совершился внезапный переворот.

Однако тут и там уже слышались призывы к соблюдению спокойствия, часть зрителей осталась верна играм, которые шли своим чередом. Кулачные бои мальчиков продолжались, но все успели забыть, кто с кем сражается, голос герольда тонул в общем шуме. Только земляки распознавали своих атлетов и пытались сделать их имена достоянием гласности. Их не слушали, не было силы, способной отвлечь людей от тех мгновений, когда им довелось ощутить свое величие.

Лишь через довольно продолжительное время все успокоились, устав от волнений и вдоволь наговорившись. Погрузились в благое состояние святости, поделившись славой Саламина с другими, как куском хлеба. Солнце скрылось за холмами, долина обрела цвет молодого вина. От алтаря Зевса падала тень, на грани которой бились двое мальчишек, подобно духам дня и ночи. Наконец один из них упал на колени. На свету оставалась только часть его рук, до локтей, однако нападавший скоро целиком столкнул его в сгущающийся сумрак.

На освещенной части стадиона в пурпуре заката и звоне приветственных криков остался Феогнет с Эгины, победитель в кулачном бою среди мальчиков.

VI. День Сотиона

Второй день игр начинался на ипподроме. Ему предшествовала ночь, полная суеты и тревог. Те, у кого были лошади, вовсе не ложились спать, опасаясь, как бы слуги не упустили чего-нибудь. Тысячи раз задавались одни и те же вопросы: "Сколько засыпали пшеницы? Когда в последний раз лошади ели? Не страдают ли они каким недугом?" Конюхи молили своих хозяев не будить животных, которым сон необходим. Слышалось приглушенное шиканье, все вдруг замолкали или переходили на шепот, как возле комнаты больного. Неожиданно кто-нибудь, охваченный дурным предчувствием, хватал фонарь и отправлялся осматривать кормушки или проверял, не крутятся ли у конюшен посторонние. Некоторые ночевали прямо при лошадях.

Гиерон взял своего гнедого, Ференика, в палатку. Ночью он разбудил шурина Хромия, чтобы тот постерег четверку, которая участвовала в состязании колесниц, но в последнюю минуту остановил его:

- Нет ли здесь человека, смыслящего в чародействе?

- Возможно, есть кто-нибудь из карфагенян, но какая в этом необходимость?

- Ферон наверняка закопал пластинку, магическую пластинку, чтоб испортить наших лошадей. Надо как-то предотвратить ее действие. Пока не зайдет луна, есть время.

- Есть время, чтоб ты выспался!

Гиерон так и не сомкнул глаз, однако всякий раз, как он порывался выйти, Ференик ржал во сне, и сиракузский тиран застывал на месте. А его юный наездник Хрисипп спал как убитый.

Едва забрезжило, распахнули ворота конюшен. Лошади, выступая из мрака, ржали, задрав головы к небу, словно призывали Гелиоса, которому были посвящены. Люди выбегали из палаток полуодетые, заспанные. На твердой, выжженной солнцем земле копыта вызванивали металлическим цокотом цимбал. Необыкновенная красота животных вызывала трепет. Казалось, это посланцы другого мира и в великолепии их форм проявляются идеалы и образцы внеземного происхождения, с которыми у обычных лошадей самое отдаленное и приблизительное сходство.

Были среди них скакуны из Арголиды, из Аттики, из Евбеи, потомки мифологических животных. Их предков объезжал Ипполит, сын амазонки, в их жилах текла кровь чудесных кобылиц царя Диомеда 1, их родословная хранила память о таких временах, когда из-под их стремительных копыт вдруг начинали бить источники, а бог моря Посейдон, приняв облик коня, скакал по первым земным лугам. Резвостью своих ног они обязаны долгим векам странствий и войн, верность и преданность их высокие души обрели в лагерях всадников, вместе с которыми они уходили из жизни в дыму погребального костра. Ни одно их сухожилие, ни один мускул не являлись делом случая, об этом из поколения в поколение заботились люди такой, как и они, благородной породы.

1 Мифологический персонаж, один из героев "Илиады".

Им ни в чем не уступали лошади Сицилии, Великой Греции, более юные по своему происхождению, но не менее холеные. Рассказывали самые невероятные вещи о пышности их конюшен, об опекающих их ветеринарах, о том, как им отмеряют овес, ячмень или пшеницу, о памятниках, какие возводятся им после смерти. Некоторые, зачарованные их красотой, были уверены что их кормят цветами. Ведь скармливали же киренцы лошадям лотос! Свою родословную они вели от ливийской породы, рыжие, как лисы, и совершенно особенного строения, с глубоко вогнутым хребтом, над седловиной которого массивный круп возвышался в форме свода.

При появлении персидских лошадей пронесся шум. Захваченные во время пленения неприятельского обоза под Платеями, эти лошади при посредстве торговцев уже растеклись по всему свету. У Ферона была целая четверка. Для ухода за ними покупали пленных персов. Каждому обещали свободу в случае победы и смерть при поражении, не видя иного выхода, как обеспечить надежную опеку над животным, привычек и правил дрессировки которых никто не знал. А они проявляли беспокойство, словно на них раздражающе действовал сам запах чужого народа. Ионийцы из Малой Азии, бродившие по разным дорогам, распознавали среди них широкогрудых лошадей из Каппадокии и тех, что происходили из Вифинии, Фригии, Меонии.