Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001 Страница 15

Сначала я его воспитывать принялась:

— Какого черта выделываешься, сынок? Хочешь, чтоб башку на ходу отстрелили?

На «сынка» он, может, и обиделся, но виду не подал. Это мне понравилось. Да и вообще он мне нравился, если честно.

— Меня послал великий магистр ордена, — затарахтел парень вместо ответа. — Я монах-воин, кавалер малой ведущей звезды, заслуживший почетное право носить стошестнадцатизвенную цепь…

«Монах-воин»! Чуть не расхохоталась ему в лицо, потом вспомнила, что с убогим дело имею. А он продолжает как ни в чем не бывало:

— Послан в западные земли со специальной миссией — искоренять бензиновую ересь.

— Чего-чего?!

— Ересь бензиновую искоренять.

— А такая бывает?

— Еще как! — подхватывает он. Такому много не надо — заводится с полоборота. Я сразу поняла, что кто-то крепко ему в башку всю эту чушь вбил. Так обработал, что возникла у «монаха-воина» легкая манечка. Готов он теперь во славу дурацкого «ордена» собою жертвовать.

Жаль таких вот пацанов безмозглых — вечно их всякие подонки в своих интересах используют. При этом о свободе болтают, о вере и справедливости. Цацки разные придумывают, чтоб у молодняка глазки горели да и самим интереснее играть было… Меня-то уж точно никто не заставит под свою дудку плясать и за чужое дерьмо головой рисковать. Только лично путь выбираю. И лично решаю, что ересью считать, а что нет.

— Еще бывает ересь пороховая. — Это паренек меня просвещать взялся с великим воодушевлением — думал, благодатную почву нашел. — И антропоморфная.

— А это еще что? — буркнула я, наслаждаясь вечерним покоем. Прекрасная погода стояла, и в душе затишье наступило — видать, не к добру.

Судя по базару, паренек был из образованных. Словечки разные многосложные вкручивал, но я ведь тоже не мурло дремучее.

— Антропоморфная ересь идет от Степана Шатуна. Он впервые уподобил человека велосипеду без колес. Всякой детали якобы соответствует какой-либо орган тела. Однако отсутствие колес, являющихся символом непрерывно отлетающей и возвращающейся души, делает всю плотскую конструкцию бессмысленной и несовершенной. В отличие от несравненного металлического прототипа…

Слушать дальше этот бред я не могла, а то уснула бы. Или что похуже сотворила бы. Болтовня паренька действовала на меня как снотворное вместе со слабительным.

— Хватит трындеть! — перебиваю его. — Тебя куда подбросить?

— Нет-нет-нет! — замотал головой. — Чтобы я проклятым бензиновым гробом воспользовался — да никогда в жизни!

— Как хочешь. Ну, мне пора.

Встала я и джинсы отряхиваю. А он тоже вскочил, руками размахивает, свою программу втюхать торопится:

— Все беды — от пороха и бензина. Раньше, пока эту гадость не изобрели, люди были чистыми и добрыми, а миром правила любовь…

Никогда такого не было, подумала я, но не стала перебивать. Что толку с психом спорить? Себе дороже…

Закончил он тем, что надо весь бензин сжечь, от машин отказаться, пушки повыбрасывать, к незамысловатой естественной жизни вернуться. И само собой, двухколесному идолу хвалу воздать за то, что природу-матушку не загрязняет. Объявить его единственным возможным средством передвижения. Дескать, другая эпоха начнется, когда спешить перестанем, друг дружку давить, угаром травить и пульками дырявить.

С последним утверждением я, может, и согласилась бы, но во всей этой картине не было ни капли правдоподобия. «Монах-воин» показался мне сущим младенцем. Да вдобавок еще и обманутым. У голубоглазой, пожалуй, и то больше здравого смысла имелось.

— Как же ты ересь искоренять будешь, дурашка? — спрашиваю. — Проповедями заумными? Так тебя на первом же суку вздернут!

Тут он, наконец, фонтан свой заткнул, цепь с шеи снял, замок на ней расстегнул и выпрямил цепь так, что превратилась она в гибкий прут.

— Ха! — сказала я, но только это и успела произнести — не то что до пушек дотянуться.

Дважды раздался короткий свист, в глазах сверкнуло, и мне показалось, что мою голову мгновенно обрили с обеих сторон. Потрогала — нет, волосья на месте. Уши тоже.

— Неплохо, — говорю. — Но ради баловства ты больше так не делай. Это я спокойная, а вокруг полно нервных дядек со стволами. Они тебе твою цепь в задницу затолкают и потом из глотки вытянут. Просто так, для смеху… Соображай лучше, чем на расстоянии орудовать будешь.

— Посмотрим! — подмигивает псих и улыбается.

Наивняк непрошибаемый! Симпатяга, хоть и молокосос.

Щечек гладеньких еще бритва не касалась. Попался бы ты мне раньше, до того как башкой повредился, — может, и получилось бы у нас что-нибудь путное. Все-таки ужасно жалко будет, если убьют тебя, дурака…

— Без пушки в этих краях ловить нечего, — мягко пытаюсь втолковать ему прописные истины. — Возвращался бы ты домой, а? Завязывай с этим своим искоренением, пока тебя самого не искоренили…

— Э нет! — отвечает. — Ты меня с пути не собьешь. Я советов не принимаю, тем более от еретиков. Меня предупреждали, что препоны возникнут. Особенно велели красивых баб остерегаться. Я обет дал. Когда десятерых еретиков в свою веру обращу, тогда и вернуться смогу. Кстати, ты не хочешь быть первой?

— Нет уж, спасибо, — отказываюсь я. Насчет «красивой бабы», конечно, приятно было услышать, однако я велела себе сопли не распускать. Жизнь даже секундной слабости не прощает. Расслабился — получи пистон!..

— Тогда я дальше поехал, — говорит псих.

— И все-таки не советую. Тут днем ездить опасно, а ночью и подавно.

Махнул он рукой и заворчал себе под нос — что-то про невидимое солнце с лучами-спицами, которое ему дорогу освещать будет. Интерес ко мне потерял. Счел мой случай безнадежным. Правильно. Я и сама себя давно в безнадежные записала…

Тут бы задержать его любой ценой! Никогда не прощу себе, что шины велосипедные ножиком не проткнула. Может, тогда уцелел бы монашек этот. Впрочем, нет — кого я хочу обмануть? Фанатиком он был, вслепую на рожон лез. Не в ту ночь убили бы его, так в следующую. Фанатики долго не живут.

В общем, расстались мы уже в потемках. Он дальше покатил, громко насвистывая, а я место для ночлега принялась искать. В ложбине остановилась, от которой глубокий овраг тянулся. Черный ход то есть — если вдруг автобус бросить придется. На склоне — что-то вроде осыпавшейся землянки. Ночью в ней прохладно и сыро, однако все же укрытие. Детишкам велела так лечь, чтобы телами друг друга согревали. Сама поодаль устроилась. Кто б меня согрел?

Долго заснуть не могла, ворочалась. Все вспоминала монашка юного, сладенького; представляла его, неумелого, но горячего, у себя под боком, пока между ног не захлюпало. Вот сучка развратная!.. А что?! Уж я бы мальчишку от этой дури вылечила!

Так и случилось наутро, однако лучше б я его больше не видела.

Ночь спокойно прошла. С первыми лучами солнца завела я двигатель и себя на том поймала, что спешу куда-то. Неужели за пацаном соскучилась, дура старая?! Совсем немного проехала в рассветной тишине, когда снова на психа наткнулась. Только на этот раз ему было не до проповедей бредовых и даже не до ухмылок. И веселья беспричинного в нем поубавилось, чему имелась веская причина.

Лежал мой монашек на обочине, а велосипед его искореженный поодаль валялся. Сначала решила, что авария с рухлядью приключилась, но как ближе подъехала, стало ясно: верно я ему судьбу с вечера напророчила.

Оба колена у парня были раздроблены, а в теле я насчитала несколько ножевых ран. Лицо — один сплошной синяк. На губах его кровавая пена булькала. Жить ему оставалось от силы минут десять. Ни цепи, ни куртки, ни сапог, ни джинсов на нем уже не было. Обобрали дочиста… Знаете, каково человеку голым и беспомощным на виду у всего мира подыхать? Не знаете? Я вот тоже, к счастью, не знаю и никому этого узнать не пожелаю…

Остановила автобус, ребятишкам велела не выходить и на велосипедиста изуродованного не глядеть. Хватит с них зрелищ печальных. Так и тронуться недолго… Подошла, наклонилась над лежащим. Он меня не сразу узнал, а когда резкость навел, улыбнулся как-то жалко и попросил:

— Пожалуйста… Помоги мне…

Ничем я ему уже помочь не могла. Разве что смерти зубы заговаривать, так ведь смерть на эти уловки не покупается… Хотела голову его приподнять, а он мне:

— Нет, не надо… Просто… побудь рядом…

— Хорошо.

— Знаешь… Так не хочется умирать… Понимаешь… у меня никогда… никогда… женщины не было…

И заплакал.

Смотрела я, как пузыри розовые на его разбитых губах лопаются, и сама чуть соленым не умылась. Ох ты, девственник мой несчастный! Зачем же тебя сюда принесло, заморыш зеленый?! Что ты здесь мог найти, кроме страдания? Какая ж это сволочь тебя на верную погибель отправила, по уши дерьмом напичкав?