Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001 Страница 16

Растрогал он меня до чертиков. По правде говоря, еще и тем, что у меня обратный случай был: мне почему-то девственники ни разу не попадались…

Я без лишних слов джинсы расстегнула, а он пытался ко мне руки израненные протянуть.

— Лежи, — сказала я. — Сама все сделаю.

Села на него сверху, положив рядом пистолеты — на тот случай, если кто посторонний нашей любви предсмертной помешать вздумает. Подвигалась маленько и осторожно, чтоб психу дополнительную боль не причинить. Не знаю, что он при этом чувствовал, но мне было ясно: ничего у нас не получится. Только тогда парень затвердеет, когда мертвым станет.

Тем не менее я сделала вид, будто он в меня вошел. Потом поднесла его окровавленные ладони к своей груди. Дала соски потрогать. Пальцы у него были как деревянные. Поцеловала в губы неопытные, ощутив лишь горечь. Языком их раздвинула, его языка коснулась. Слабая дрожь в худом мальчишеском теле зародилась, но не суждено ему было испытать наслаждение. Я прикусила губу и застонала… Никогда с мужиками не притворялась, но сейчас был особый вариант. Даже умирающий должен иметь шанс за что-нибудь зацепиться. Или за кого-нибудь…

И недаром я старалась. Снова в глазах его жизнь засияла — последним, догорающим светом. Для меня это наградой стало. Будто позволили мне заглянуть сквозь замочную скважину туда, где счастливчики обитают. Где все длится только миг… и никогда не прекращается. Впервые поняла, что есть эфемерные вещи, которые цены не имеют. Жаль, понимание слишком поздно приходит.

— Все-таки ты красивая… — прошептал он, глядя снизу вверх.

По-моему, он меня толком и не рассмотрел — разве только ореол вокруг головы. Лучи восходящего солнца его слепили, пробиваясь сквозь мои распущенные волосы, и видел он не то, что было на самом деле, а то, что в его воспаленном воображении возникало.

Поддеть его хотелось насчет красивых баб, которых остерегаться надо, чтобы с пути не совратили, но вовремя язык прикусила. Он ведь вроде уже и не со мной был, а с ангелом, на той стороне встречающим. Все равно я его провожала и точно для него навеки останусь единственной…

— Спасибо тебе, — прошептал он под конец еле слышно. — Теперь и помирать легче… Значит, я могу сказать, что любовь в этой жизни испытал… Недолгую, но дело ведь не во времени, правда?..

— Правда, правда, — кивала я, а сама бедрами ощущала его начинавшуюся агонию.

Вскоре умер псих с тихой улыбкой на губах. Жизнь из него через зрачки в небо выпорхнула и где-то там, между облаками, затерялась…

— Твою мать!!! — заорала я, задрав голову кверху. Так завопила, что детишек перепугала. Пришлось кулак себе в зубы сунуть; до крови кожу прокусила.

Когда боль схлынула, поняла я: не могу психа на обочине бросить. Не допущу, чтобы улыбка его невыразимая в оскал черепа превратилась, а сам труп — в пугало придорожное. Не ему это нужно — мне. Чтоб дальше жить в ладу с собой. Решила похоронить паренька, хоть и предстояло потратить на тяжелую работу несколько часов.

Под палящим солнцем ножом и руками земельку ковыряла; все ногти себе пообламывала, пока могилу вырыла. Закопала монашка, который девственность свою со мной толком и не потерял. Сверху, над насыпью, велосипед взгромоздила. Какой-никакой, а памятник. Думаю, паренек доволен был бы. Он ведь этим дурацким звездочкам и спицам всерьез поклонялся.

Но кажется, в последние минуты было у него просветление — такое, что многим нормальным и не снилось. Что он там о любви недолговечной шептал? Я до конца не разобрала. Какую-то тайну он с собой в могилу унес — ту, которую я ему подарить сумела, а сама еще и не разгадала…

Детишкам по-настоящему благодарна осталась — за то, что не подглядывали и делам нашим интимным не мешали. Сидели тихо и ждали испорченную «мамочку». Но знаю, слышали ли они шепот наш. Хотела бы я, чтобы они подольше худшего не касались. Слишком много смертей вокруг, слишком мало любви. Скольких еще такой расклад искалечит?

«Дело не во времени…» — псих сказал. Может, ему перед кончиной истина открылась? Однако я только жутчайшую пустоту внутри ощутила; остаток мутный растраченной любви своей умирающему отдала. С сердца загрубевшего корку содрала, а под нею — ничего. Как теперь жить? Но я твердо знала, что дальше поеду, даже если превращусь в манекен ходячий — тупой и почти бесчувственный…

Поехала.

Когда снаружи наступила приятная, ласкавшая зрачки темнота, я выбрался из своего склепушки и потащился взглянуть на девку, разом превратившись из охотника в дичь. Каждую секунду приходилось опасаться, что неуловимая зверюга вцепится в глотку. Голод терзал изнутри. В общем, я оказался ходячим недоразумением, а недоразумения, как правило, долго не живут.

Уже на подходе к пещере услыхал громкие стоны. Меня аж пот прошиб — неужели рожает?! Стоны звучали вполне эротично, однако баба была явно не в той поре, чтоб принимать кобеля. Все же, опасаясь хитро подстроенной ловушки, я не стал кидаться внутрь очертя голову, а тихо крался вдоль стеночки, пока не увидел брюхатую, распростертую на камнях и вполне натурально корчившуюся от боли. Возле нее тлел свечной огарок и валялся пустой мех для воды, который она, видимо, собиралась наполнить из речки, да так и не успела.

Жутко не хотелось отлипать от стенки и подставлять задницу под удар. Слишком уж много закоулков в чертовой пещере! Однако мне по-любому недолго осталось; все равно подыхать — сутками раньше, сутками позже. А тут такой козырь у бабы между ног вытащить можно! Грех не воспользоваться удобным случаем…

И я двинулся принимать роды. На этот свет пролазим в муках, а отправляться на тот — удовольствие ничуть не больше. Я приближался к измученной схватками молодухе так, чтобы все время видеть ее темечко. Стерва упорно не выпускала пистолетов из рук, хотя держалась на пределе: ее кожа блестела от обиль ного пота, костяшки пальцев были разбиты, а нижняя губа прокушена до крови.

На ней был просторный и не очень чистый балахон, смахивающий на обыкновенный мешок с дырой для головы. Балахон задрался почти до самой груди, и я видел голое пузо, казавшееся неправдоподобно огромным яйцом. Вдруг баба истошно заорала и засучила ногами. Шлепки ступней по каменной поверхности гулко отдавались под сводами пещеры. Потом боль, кажется, немного отпустила, но пары секунд мне хватило, чтобы метнуться к лежащей, наступить сапогами на ее запястья и отобрать обе пушки.

Счет сравнялся, и я подмигнул девке почти дружески. Когда она увидела меня, ее и без того перекошенная физиономия исказилась еще сильнее. Не уверен, что она отличала реальность от бреда. Не знаю, за кого она меня приняла, но, по-моему, она была достаточно опытна, чтобы не питать иллюзий даже в бреду. В ее глазах сверкала лютая ненависть, а пасть извергала грязные ругательства вперемежку со страдальческими воплями. «Долбаный слизняк» было самым ласковым из ее выражений.

Чувствуя себя намного лучше, я ухмыльнулся и заглянул туда, откуда должен был появиться гвоздь программы. Никакого специального инструмента, кроме ножа, у меня не было, и если парень задержится еще на полчаса, мне придется выбирать — или он, или его мамаша. Поскольку баба не представляла для меня ни малейшего интереса, выбор был однозначен. Легкое движение лезвием — и добро пожаловать в ад!

Кстати, зрелище и без того было не для слабонервных, однако я никогда не страдал излишней впечатлительностью. Под девкой образовалась целая лужа розоватой слизи. Рыча от бессильной ненависти, она пыталась зацепить меня своими когтями, но я находился вне досягаемости. Ох и сука! Такая, пожалуй, себя не пощадит, лишь бы в чужие шаловливые ручонки не даться.

Ее оскаленная рожа в тусклом свете огарка напоминала кусок багровой резины, которую кто-то безжалостно мял, — и я подумал о том, что мог бы избавить ее от боли, если бы мои травки и пилюльки остались при мне. Так-то, дурочка, не плюй в колодец!.. А насчет ножа я, кажется, погорячился: мамаша с ее выменем нужна будет, как минимум, еще несколько месяцев, чтобы выкормить детеныша. Позарез нужна. Где ж я молоко достану в этих чертовых горах?..

Когда у нее между бедер, наконец, появилось нечто, имевшее приятный синюшный оттенок, я решил, что все обойдется и надо бы сбегать за водой. Схватил мех, обернулся… и наткнулся на неподвижный взгляд — две желтые льдинки висели в стынущей мути. Зверюга стояла совсем близко, в трех шагах от меня, и не возникало сомнений в том, что всего секунду назад она запросто могла разорвать мне шею.

Могла, но не разорвала. Несмотря на то что мои подошвы примерзли к камням, в голове вяло подергивались мыслишки. Зверюга соображала лучше, чем положено природой четвероногой твари, а значит, скорее всего, за нее и теперь соображал тот, другой. Она не тронула меня, а я был единственным человеком, который находился рядом с бабой и при случае помог бы ей разродиться. Что из этого следовало? Только то, что я сам стал кем-то вроде Барина — двуногим животным под присмотром неусыпного ока…