Аким Волынский - Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов Страница 2

«Отечественные Записки», начав смелую борьбу с деятелями «Современника» в первые месяцы 1862 года, несколько сокращают и суживают ее во вторую половину этого года. Журнал открыто порицал те орудия, которыми они пользовались в борьбе за свои убеждения и, постоянно усиливая обвинения, доказывал, что политическая тактика известных журналистов должна повести к реакции. В «Отечественных Записках» стали появляться статьи, написанные в стиле «Свистка», в которых добивались главари «Современника» их же собственными средствами. В «Письмах об изучении безобразия», в сатирических фельетонах под названием «Все и ничего», в веселых «Думах Синеуса», в некоторых критических статьях на литературные темы и, наконец, в наиболее ярком отделе журнала, который составлялся под редакцией С. Громеки, «Отечественные Записки» с большою резкостью, хотя и не всегда с достаточным талантом, выдвигали свою оппозицию бестактному поведению и развращающим приемам «Современника». Многие честные люди, пишут «Отечественные Записки», горячо сочувствуя стремлениям «Современника», сильно не одобряют его балаганного тона и кривлянья. Но большинству, публике, нравится в «Современнике» именно то, что противно интересам литературы. Балаган есть народное увеселение, и «Современник» пользуется народною почвою, на которую стал твердой ногой. Нет, господа, насмешливо восклицает сотрудник «Отечественных Записок», подписавшийся Прогрессистов, с одним направлением теперь далеко не уедете, «будете-ли вы расходиться с Современником, будете ли вы совпадать или даже превосходить его направление, подобно Русскому Слову – успеха все-таки не будете иметь, пока не обратитесь на путь безобразия. В настоящее время это единственный верный путь к литературной славе и журнальному благополучию. Истинно, истинно говорю вам: глупо делаете, что не спешите на этот открытый и свободный путь»[6]. Наглость и упрямство в большом почете у толпы, продолжает автор. Вот Громека хотел-бы вести полемику, с уважением к человеческой личности и свободе чужих мнении, и его забивают, непременно забьют. Альбертини вооружился против Чернышевского, но Чернышевский мигнул только бровью и кротко произнес: «милое дитя, избегайте полемических встреч с нами», и вся храбрость полемического обозревателя исчезла, как дым. Сотрудники «Отечественных Записок» не видят, что вне разудалой свистопляски нет спасения. Не слышат они ежеминутно возростающей силы свистунов, не чуют они, что скоро, скоро вся литература превратится в неумолкаемый свист и гам.

Гордые вершиныНаших свистуновСтали уж и нынеВыше облаков…Мощны силы века,Сила ерунды.Подожди. Громека,Свиснешь, брат, и ты!..

Обозревая в насмешливых стишках состояние современной литературы, веселый Синеус видит закат славы Чернышевского и роскошную зарю литературной известности Писарева[7]… Вот, вот он воцарится на вакантном престоле русской критики.

Громека полемизирует с Чернышевским и его последователями в серьезном тоне, со свойственной ему горячностью. Его рассуждения носят вполне либеральный характер. Верный партизан всякого рода реформ в политической и социальной жизни страны, хотя и склонный к наивной доверчивости по отношению к бюрократической машине, человек без глубокого таланта и настоящей политической прозорливости, Громека храбро воюет с современным ему нигилизмом, постоянно выкидывая над собою, с пылкостью юноши, еще свежий флаг оптимистического либерализма. Его тирады блещут красноречием, но его доводы не задевают глубины предмета. Его воззвания к обществу и правительству не страдают деланностью или афектацией и как-бы выливаются из горячего сердца, но в них ничто не завоевывает читателя. Указывая на постоянные преувеличения нигилизма, выступающего с отрицанием почти слепым, направленным без разбору во все стороны и при этом не дорожащего своею нравственною репутациею в выборе орудий борьбы и самозащиты, Громека требует полной свободы для печатного слова. Только свежий, здоровый воздух свободы, пишет он, только широкая гражданская жизнь и свободно развивающаяся мысль в состоянии вылечить русское общество от охватившей его философской и гражданской чахотки. Нужен воздух, свобода, жизнь. Вместо двусмысленных полунамеков и скорбных вздохов должны выступить на сцену твердые умы и серьезные знания, должна выступить вся наука, все теории, все умственные силы, при полном свете которых не будет места никакому шарлатанству и отвратительному маскараду убеждений. Нужны новые идеалы для новых построек. Нигилизм уместен только, как орудие критики, как скептическое настроение, ибо как только умами овладевает мысль о новом порядке вещей, «архитекторы новых идеалов получают предпочтение перед разрушителями старых – идеалисты сменяют нигилистов»[8]. Пусть скептицизм действует свободно, без цензуры. Сколько выиграло-бы общество, если-бы скептицизму никогда не ставили никаких преград. Вспомните, как давно раздавались на Руси сильные голоса против рабства, телесных наказаний, судебной неправды, взяточничества и чиновничьего грабежа. Вспомните все бесчисленные жертвы, принесенные русским народом крепостническому строю и полицейскому произволу. Подумайте, сколько новых сил приобрел-бы творческий дух, если-бы борьба с неправдою развивалась непрерывно, именем самого государства, при помощи всего народа, общественного мнения, всей науки. Предъявляя в такой категорической форме свои политические требования, Громека тут же, с простодушием человека, не знающего жизни и не умеющего измерить силу и глубину раздора враждующих сторон, детски-доверчиво треплет по шее притихшего зверя эгоизма и властолюбия. Ему представляется, что положительные силы общества естественным образом сложились в стройную, организованную систему, на которую можно твердо и спокойно опереться в борьбе за исторические судьбы народа. После пылких речей в приподнятом циническом тоне странно читать наивные рассуждения о непоколебимой вере и неудержимой преданности своим убеждениям людей, ведущих постоянную, оборонительно-наступательную кампанию против настоящих прогрессивных течений. Протестантский пафос перебивается у Громеки наивными, симпатическими излияниями по адресу тех, к кому, казалось-бы, должен был относиться самый его протест. В сущности, он разобрался только в одной стороне дела, и его филиппики против действующей радикальной партии гораздо более продуманы и осмыслены по содержанию, ярки и метки по форме, чем его слегка приторное заигрывание с силами и учреждениями, сообразующимися только со своими уставами и пренебрежительно равнодушными к его писательским указаниям и увещаниям. Полемизируя с «Современником», Громека не хотел-бы, однако, чтобы отпор сопровождался озлоблением против партии движения. Он негодует только на то, что эта партия двигалась до сих пор без всякого такта, повторяя вечно одни и те же фразы, одни и те же приемы. Одной и той же песней встречала она каждое событие. Одни и те же свистки посылала она, без разбору, и первому встречному будочнику, и таким людям, как Костомаров. «Так может действовать дикая орда, восклицает Громека, – но так не действуют партии, имеющие самостоятельных вождей, которые прежде, чем сделать шаг, обыкновенно взвешивают тяжесть нравственной ответственности за него перед обществом и историей»[9]. Противопоставляя людям с журнальным задором действительных работников на пользу народа, «Отечественные Записки» рассказывают целую историю, в которой А. М. Унковский явился истинно дельным, энергичным заступником крестьянских интересов в одном частном процессе: вот где настоящие борцы за право и справедливость, вот где дело, а не красноречивые слова. Без шума и фраз, скромные люди рассеялись по всей русской земле и работают в одиночку, не ожидая рукоплесканий, не гоняясь ни за какими кличками, никому и ничему не льстя и не требуя ни от кого никакой лести для себя. И сколько таких деятелей, замечает Громека, незримых для публики. Это не те храбрецы, гарцующие и джигитующие накануне битвы, которые в решительную минуту осаживают в задния шеренги, а люди робкие и краснеющие в предбитвенных оргиях, но смелые и доблестные на поле сражения[10].

После закрытия «Современника» Громека, как мы уже сказали, умеряет пыл своих нападений на свирепое и распущенное поведение некоторых журнальных ратоборцев. Мы бились с нашими противниками, пишет он, пока они были сильны и стояли лицом к лицу с нами, и мы будем биться с ними опять, когда они встанут на ноги. Но теперь мы можем только сожалеть, что последние стрелы, направленные против них, были опережены печальными событиями. «Не такой победы желали мы над ними»[11], замечает Громека. Объясняясь с некоторыми своими противниками, обвинявшими «Отечественные Записки» в том, что они изменили свое прежнее направление, приняв консервативный тон, подслащенный редкими аккордами дешевого либерализма, Громека с большою стремительностью отражает несправедливый и незаслуженный полемический удар. Он всегда доказывал, что нигилизм есть только орудие, а не цель. Он всегда горячо проповедывал, что есть заповедная черта, которую журналисты не должны переступать под страхом «погубить начатое дело и отдать его в жертву реакции». Преданный делу свободы, он не мог быть умерен в своей борьбе с деятелями печати, которые не умеют разрешать свою задачу надлежащим образом. Каждый неосторожный шаг, каждое лишнее движение пугает и волнует его и, стоя между двух огней, «между пылом передовых застрельщиков движения и тяжелой артиллерией консерваторов», он не мог не возбуждать против себя неудовольствие всех партий[12].