Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981 Страница 22

— Сплетни гребете! Сплетни! Мне правда нужна!

Сплетня сплетней, но когда никаких сведений нет, то невольно поддашься сомнению. Дыма-то без огня не бывает, что-то ведь стряслось. А если Карпова вела двойную игру, водила партизан за нос? Юнаков вызвал Синицу и строго спросил:

— За Карпову поручался ты. Помнишь?

— А як же!

— Слышал, что о ней говорят?

— А як же!

— Что ты заладил — як же да як же! Смотри, если пригрели змею, я не знаю, что с тобой сотворю!

Юнаков приказал Мелентьеву немедленно отправиться в Кораблики, живой или мертвой, но доставить в отряд Карпову. С собой Степан взял Синицу, Ивана Вепрева и Илюшу Хоробрых.

Днем выдвинулись на левый низменный берег реки. Весной в Кораблики, будто угорелые, примчались фрицы и давай долбить по лесу из пушек и минометов, хотя здесь никаких партизан не было. Зачем они так старательно молотили пустой лес, одному фашистскому бесу ведомо. Через речку не переправлялись и так же внезапно уехали восвояси. А в память об этом дурацком налете остались искореженные и обгорелые деревья. Вот в этом буреломе и спряталась группа Мелентьева.

На высоком обрывистом берегу дремали на полуденной жаре Кораблики. Берег порос крапивой, чертополохом и коноплей. Да еще лебедой. Замечено, что лебеда особенно урожайной бывает в лихие годы. По пологому оврагу, что прорезал обрыв посередке, петляла тропка из выселок к реке.

За весь день на бугре и берегу не замаячила ни единая душа.

Синица нервно покусывал травинку. Чуб выбивался из-под фуражки. Усы симпатичные — густые, пшеничного цвета. Глаза такую голубизну излучают, что смотреть радостно. Побрился, а то ведь неделями не трогал щетину. В родную деревню собрался, хотя его тут и не ждали.

Степан искоса поглядывал на Антона. Понять стремился, какие чувства обуревают его сейчас. До родной деревни самые пустяки — протяни руку и достанешь, — а войти открыто нельзя. Появился бы, положим, Степан на Сугомакской горе. Кыштым перед ним распахнулся, как на ладони, а войти в него никак невозможно. А там на косогористой улочке Егозы ждут не дождутся его Алена с Иванком. Наверно, и у Антона на душе пасмурно и зябко.

А у Синицы не выходит из головы разговор с капитаном Юнаковым. Вдруг Настя и взаправду была нашим и вашим, змеей подколодной. Худшего несчастья и не придумаешь. Целый год виляла хвостом. Донесения-то, поди, под диктовку писала, а майор Любимов в штаб фронта их засекреченным кодом по рации передавал.

И все же Антон Синица до чего-то главного докопаться не может. В Насте-то, в той, которую он знал по довоенным временам, у него никаких сомнений не было. Муженька она привела из Покоти, Антон на свадьбе гулял. Помнил, как Настя убивалась когда получила известие о гибели мужа. Что же могло с нею стрястись, чтоб она так-то вот перевернулась? Война калечит и калечит людей. Тела калечит, а того страшнее — души. В Покоти целый гарнизон полицаев. Есть среди них Лешка Лебедев, тракторист, вместе с Антоном в полевом вагончике сколько махры выкурили, сколько земли вспахали и засеяли. Служит, сучий потрох, немцам, душу дегтем вымазал. Синица недавно читал листовку, которую написал комиссар Костюк. Майор Любимов одним пальцем отстукал ее на штабной пишущей машинке, а Антон отнес в Покоть. Там передал надежному хлопцу, который подкинул листовку в казарму полицаям. С чувством написал комиссар:

«Оглянитесь, мерзавцы, кому вы служите? Кого продаете? Против кого подняли оружие? Для кого вы шпионите? Думаете, долго будете бегать за фашистским зверем, как моськи, виляя хвостами? Нет, час расплаты близок!»

Но что-то не спешат полицаи с повинной. Выходит, кровавых грешков за ними немало. Их не отмоешь и не сбросишь, как грязное белье. Неужто теперешняя Настя такой же перевертыш, как Лешка Лебедев? Растерзать их мало…

Вот Иван Вепрев тоже полицейской службы хватил под завязку. Наглотался всяких пакостей до тошноты, нагляделся, как полицейский начальник Кудряшов специальными щипчиками выдирает у живых и мертвых золотые протезы. Сам хотел прикончить гада, но козле него постоянно вертелся телохранитель Хмара. И что-то заметил подозрительное, отобрал у Ивана оружие, вроде бы под полицейское следствие поставил. Вепрев удрал, подался в лес. А дело было зимой. Где искать партизан, примут ли они его? Окоченел на морозе, уже и отходную себе спел. Но в сорочке родился. Группа разведчиков наткнулась на него, уже замерзающего, и привела в отряд. Проверяли его глубоко и настырно. Боялись, что специально подослан, чтоб внедриться в отряд. Комиссар Костюк, когда вся проверка закончилась, сказал, чтобы Вепреву оружие не выдавали. Пусть добудет в бою. В первой же стычке Иван сцепился врукопашную с карателем и завладел новеньким «шмайсером». Бороду вот отпустил. Она у него от уха и до уха. Черная, как у цыгана. Да и в лице есть что-то цыганское — нос горбинкой, глаза агатовые с синим отливом.

Илюшка Хоробрых молод, семнадцати не стукнуло, еще и бриться не начинал.

В сумерки разведчики переправились на правый берег. Оружие и одежду примастачили на головах. Местами глубина доходила до плеч, течение с ног сбивало. Илюшку все же подхватило, наглотался воды, а пуще того страху. Степан свободной рукой взял парня под мышки да так и вынес на берег. Одевшись и отдышавшись, тенями проскользнули в овражек и спрятались там. Степан распорядился:

— Синица, выйдешь с Вепревым. Мы с Илюхой подстрахуем вас.

— А ежели вчетвером? — спросил Вепрев.

— Не гоже, Иван, — возразил Мелентьев. — Тут осторожность не лишняя. А потом — вам и двоим-то там делать нечего. Настю под любым предлогом забирайте, как бы она ни хорохорилась.

— Затем и идем, — хмуро согласился Синица.

Двое ушли, будто их и не было. Степан умостился на живот. Илюшка к его боку прильнул, оторопь все же мальца берет. Тихо и тепло. А что кузнечики стрекочут и лягушки на дне оврага расквакались, так это не в счет. Такой перезвон душу согревает. Бывало раньше, на лесном озере останешься с ночевой, лежишь и радуешься жизни — те же кузнечики тараторят, рыба всплескивает, птаха какая-то сонно бормочет. Какая же тишина без этих звуков! Сейчас на Урале далеко за полночь, вот-вот и рассвет. Алена, конечно, спит. А может, Ванюшка не дает? …Степан насторожился. Из выселок донеслись неясные звуки, всполошно забрехал пес. Илюша приподнялся на локтях, спросил озадаченно:

— Неужто крикнули?

Отчетливо громыхнула автоматная очередь, затем вспыхнула яростная и густая перестрелка, будто в Корабликах столкнулись рота на роту. В центре выселок плеснул огонь, но тут же погас. Взлетели ракеты, рассыпаясь на неживые искорки.

Неужели мощная засада? Выходит, ждали, и Настя в самом деле вела двойную игру? Может, действительно, следовало идти вчетвером, глядишь, отбились бы. А вдвоем сейчас там скучновато. И на подмогу бежать, это все равно что в омут кидаться вниз головой. Антон будет биться до последнего. А Вепрев? Вроде бы свойский парень да чего-то в нем недостает. Или виноватость живет в душе за полицейское прошлое, или партизанской крепости еще не набрался. Если переметнется снова, то и им с Илюшей несдобровать. Обязательно наведет на след. Благоразумнее, конечно, скрыться отсюда, да как уйдешь, если неизвестно, что с товарищами. Вдруг ребята будут сюда отходить, и не дай бог, если кто-то окажется раненым. Нет, уходить нельзя.

— Степ, а Степ, — Хоробрых иногда звал своего командира по имени, как старшего брата, и Мелентьев не возражал. — Выручим?

— А ты знаешь, что там деется?

— Не-ет.

— И я тоже. И кто там? И сколько их? То-то и оно. Если немцы полезут сюда, уйдем дном оврага, к реке, а там на ту сторону. В случае чего, каждый добирается самостоятельно.

Стрельба постепенно стихла, раздавались лишь одиночные выстрелы, будто огрызались псы. С равными промежутками по-прежнему взлетали и гасли ракеты.

…Светало. Вопреки всему у Мелентьева теплилась надежда, что Синице и Вепреву удалось ускользнуть. Не в таких переплетах бывали. Но вот из Корабликов выскочил мотоцикл. За рулем сидел немецкий офицер в черном плаще, а в люльке дремал рыжий детина с младенчески розовым лицом. Обдав овражек пылью и бензиновым чадом, мотоцикл сгинул за бугром. На проселок выехала подвода, за которой строем шагали полицаи, не меньше роты. Когда повозка поравнялась с овражком, Степан разглядел в ней Вепрева. Лицо в ссадинах и синяках, глаза закрыты, возможно, Иван без сознания. А спеленали его вожжами на совесть. Здоровому богатырю не выпутаться, а этот еле жив.

Синицы не было.

Илюша схватился за автомат. Степан предостерегающе отвел его руку: сдадут у мальчишки нервы, саданет очередь и ног не унесешь. Двое против роты. А полицаи теперь злые, как осенние мухи.

— Не дури! — прошептал Степан. Илюша Хоробрых заплакал.